Грустная песня про Ванчукова

Трудно поверить, ни о каких «глупостях» с Изольдой поначалу и не помышлял. Девчонка и девчонка. Миловидная. Не в меру серьёзная. Ум живой. Бывает ехидной. И что? И ничего. Тем более дипломниц две. Барышева, дочь Вяч Олегыча, воспринималась Ванчуковым как филиал шефа. А в присутствии старших несуразности неуместны. Дипломный семестр вскоре закончился. Барышева получила на защите «хорошо», чему, зная предмет едва ли на «удовлетворительно», была безмерно рада. Три парня, как Ванчуков и предугадывал, защитились ни шатко ни валко, без особых претензий. Пегова блеснула. Доклад отбарабанила – видно было, что понимает, не зазубрила. На вопросы отвечала живо. Один раз сбилась немного, однако то было несущественно: сладкое яблочко без червячка не поспевает. Так что свой красный диплом она отработала.

После защиты прошло ещё с полгода. Партбилет Ванчукову осенью вернули. Он воспрял. На первомайской демонстрации пятьдесят пятого Сергей и Изольда, ставшая младшим инженером-конструктором в заводском КБ, шли в одной колонне. Им дали тащить один транспарант на двоих; Изе – за левую оглоблю, Сергею Фёдоровичу – за правую. На транспаранте было что-то написано про встречный план. После демонстрации оказались вместе в одной шумной компании, в гостях у ведущего конструктора. Пили яблочный сидр. Сидр – штука коварная; пьётся поначалу легко, словно играючи; голову сносит беспощадно.

Ванчуков отправился покурить на лестницу. Уже было там человек пять. На шум спора вышла Изольда. Постепенно народ всосался обратно в квартиру за добавкой: кто сидра, кто Массандры, кто водки. На лестнице Сергей и Иза остались вдвоём. Зачем Ванчуков привлёк девчонку к себе, ощущая собственной кожей под тонкой парадной рубашкой её грудь в тесных чашках бюстгальтера; зачем ему была нужна её гибкая талия; к чему его наглая левая рука угнездилась на её правой ягодице – Ванчуков не понимал и двадцать лет спустя. Изольда не дёрнулась. Не отстранилась. Неумело, окаменев, горячие сухие потрескавшиеся от весеннего авитаминоза губы ответили на поцелуй.

Краткий миг спустя они в панике отшатнулись друг от друга, будто оба попробовали что-то опасное, страшное, что-то ядовитое, будто каждый из них был для другого змеёй, будто их шибануло током из трансформаторной будки: «Не влезай! Убьёт!» Но было поздно.

Дальше началось непотребство. И дело тут вовсе не в том, кто с кем и в каких художественных подробностях стал спать.

* * *

Начать нужно с того, что Изольду сразу следовало вынести за скобки и оставить в покое. И вовсе не потому, что жена Цезаря выше подозрений – ни жён, ни цезарей на горизонте, понятно, и близко не наблюдалось. Причина в том, что она-то как раз была абсолютно свободна и распоряжаться собой имела полное право так, как ей заблагорассудится. Тем более Иза девушка молодая, неопытная; раньше с мужчинами в отношения вообще, а тем более – в близкие, никогда не вступавшая. С другой стороны, молодость её была уже на излёте: двадцать три, и отзываться о ней как о попавшей в омут страстей инженю было бы недальновидно. Нет: понимала, что делает. Не понимала – зачем; но тут сработал простой суровый возрастной триггер, «пора». А вот кандидатуру, с какой этому «пора» она из планов и намерений позволила перейти в свершившийся факт, следует рассмотреть более подробно. С увеличительным стеклом. Даже, для надёжности, под бинокулярной лупой.

Сергею Фёдоровичу было сорок. Воспитания хорошего, из семьи, стоявшей на традициях – как с отцовской, так и материнской стороны; ни в детстве, ни в ранней юности Ванчуков не изведал сиротства. Когда Женя Гурова, сызмальства обращавшаяся с охотничьей малопульной винтовкой спорей и привычней, чем с тряпичной куклой, взяла его в охапку, она озвучила план, простой и честный. «Жить». И этот план существовал до момента, когда у них всё началось. С Изольдой же инициатором выступил Сергей Фёдорович; выступил безответственно, глупо, малодушно, не имея к тому же никакого плана и никаких намерений, простирающихся дальше съёма штопаного девичьего нижнего белья. Ванчуков сделал то, что делать был не должен; сделал то, что похотливые дворяне вроде озабоченного графа, отца русского сериала, делали со своими дворовыми девками. В конце концов, Бог графам судья, но там девки были взаправду своими, потому что – крепостное право. Здесь же совершён был поступок нечестный, вероломный – и в отношении девушки, и в отношении своего (и не только своего!) будущего.