Грустное лицо комедии

Когда я взялся за постановку «Гусарской баллады», мне поначалу казалось, что стилистика её будет близка «Карнавальной ночи», несмотря на известное жанровое различие этих двух комедий. Но, подступив к «Гусарской балладе» вплотную, начав обдумывать общий замысел вещи, я увидел, что разницы между этими двумя произведениями куда больше, нежели сходства…

Комедия «Давным-давно» несомненно водевиль. Переодевания девицы в мужской наряд, весёлая путаница, возникающая из-за того, что окружающие считают её мужчиной, любовная интрига, множество песенок и куплетов — всё это свойства водевиля. Но Гладков сделал один интересный вольт — он погрузил водевильную неразбериху в военный быт, действие-то происходит во времена наполеоновского нашествия на Россию. И все мотивировки поступков персонажей стали возникать не из-за житейской ерунды и не из-за любовных передряг. Патриотические побуждения придали поступкам героев важный смысл, пьеса наполнилась глубоким содержанием. Произведение сразуже перестало быть лёгким пустячком. Оно превратилось в героическую комедию, сохраняя при этом веселье, очарование и непринуждённость водевиля. Этой пьесой Гладков показал, что и о самых серьёзных и трагических эпохах в истории нашей страны можно рассказывать задорно и с улыбкой.

Экранизация пьесы предстояла мне впервые. До сих пор я реализовывал сценарии, написанные специально для кинематографа. Литературную киноверсию мне пришлось писать самому, в одиночестве, потому что Гладков находился в длительном отъезде.

Пьеса без купюр шла бы на экране пять с лишним часов. А задача была — вместить всё действие в девяносто минут экранного времени, то есть взять квинтэссенцию вещи, сделать «выжимку». Первая стадия работы над сценарием заключалась в выборе сюжетных, смысловых и идейных моментов, которые я намеревался оставить в произведении.

Как и положено театральному сочинению, пьеса отличалась многословием. Требовалось сделать купюры, перевести обилие диалога на язык действия, что я и совершил. Операция по сокращению текстов, «сжатие» пьесы сочеталось с введением в неё совершенно новых сцен, рассказывающих об участии героев в сражениях. Поскольку автор отсутствовал, я тряхнул стариной, вспомнил то, чем занимался в юности, когда пописывал стишки под Пушкина, Есенина, Маяковского… Восемь новых стихотворных эпизодов я сочинил под Гладкова.

Когда уже снимались кинопробы, вернулся автор и, прочитав сценарий, заявил, что у него нет никаких претензий — ни к стихам, ни к композиции. Очевидно, мне в какой-то степени удалось стилизовать новые сцены под интонацию всего произведения, раз сам Гладков принял их без единого замечания.

Далее возник вопрос о манере фильма, его стилистике, о сочетании условного и реального. Персонажи «Давным-давно» изъяснялись исключительно в рифму — в жизни люди так никогда не говорят. Кроме того, герои, когда их переполняли чувства, принимались петь. Пьеса была сделана в приподнятом ключе, и ей соответствовало театральное решение. Это тянуло постановщика к условности. Но осуществлять картину в бутафорских декорациях, как очередной фильм-спектакль, где станет выпирать декламационная (стихи!) манера игры исполнителей, я совершенно не желал. Мне хотелось снять именно фильм, динамическое зрелище со стремительным развитием действия, натурными сценами, батальными эпизодами. Однако при этом хотелось сохранить песни Тихона Хренникова, ставшие уже классическими.

В фильме предполагалась подлинная натура. Уживётся ли она с условностью стихотворного текста и песнями? Но ведь и декорации я тоже намеревался строить совершенно правдоподобные, натуральные, добиваясь всамделишности фактур. Значит, ежели стихи не станут звучать фальшиво во взаправдашних декорациях (а в этом я был убеждён), может статься, они не воспримутся диссонансом и по отношению к природе? Это был не такой простой вопрос. Дело в том, что натура предельно естественна и беспощадно разоблачает малейшую фальшь. Труднее всего артисту играть именно на природе, где вокруг всё настоящее. В павильоне легче соврать в интонации, в жесте, в чувстве, потому что и стены, и реквизит, и освещение — всё липовое, «картонное»… Недаром все режиссёры предпочитают начинать съёмки нового фильма именно с эпизодов на натуре. Природа, как камертон, позволяет и постановщику и артисту найти правильную интонацию, более достоверно войти в фильм.

Поскольку рифмованный диалог в «Давным-давно» разговорен, лишён красивостей, наполнен жаргонными словечками, я надеялся, что зритель быстро привыкнет к нему и перестанет его замечать.