Грустный день смеха

Мы еще не кончили завтракать, как в дом Аггея стал прибывать народ. Пришли уже знакомые нам Чернобородый, Николай, плешивый Михаил и еще два незнакомых мужика. Один из них был длинный, худой и какой-то весь белый. Белым у него было все: и лицо, и глаза, и голова, и кисти рук. Даже язык, когда он разговаривал, высовывался белый. Впрочем, разговаривал он очень мало, так как сильно заикался; его звали почему-то женским именем — Катя…

Другой был, наоборот, черным, маленьким, подвижным, чем-то напоминал черкеса. Он не говорил, а кричал.

— Вот эти? — заорал сразу же с порога Черкес. — Где ты набрал этих уродов? От них, как от быка молока! Ты посмотри на этого старика! Посмотри на его пузо! (Тихон Егорович подобрал живот и нахмурился.) А это что за ребенок! Зачем вы привезли ребенка? Что у нас здесь, детский сад, а?

Черкес подбежал к Сундукову, надавил двумя пальцами ему на щеки, как делают с лошадью, когда хотят посмотреть ее зубы, и возбудился еще больше.

— Гнилой пень, а не зубы!

— Ладно, ладно, — Чернобородый постучал ложкой по столу. — Давайте по порядку. Начнем с повара. Как тебя зовут?

— Тихон Егорович Завьялов.

— Так… Завьялов Тихон Егорович… Сколько годков?

— Сорок восемь.

— Что умеешь делать?

— Я повар.

— Еще?

— Ну… немного плотничаю… могу лечить как людей, так и животных. В разумных пределах, конечно.

— Иди-ка сюда.

Тихон Егорович приблизился к Чернобородому.

— Давай руку. Садись.

Они сели друг против друга, поставили локти правой руки на стол и стали играть в известную всем мальчишкам игру «кто кого положит».

Положил Чернобородый, хоть и с некоторым затруднением.

Все манипуляции с Тихоном Егоровичем произвели впечатление на присутствующих.

— Сколько? — спросил Аггей.

— Полторы, — ответил Чернобородый.

Все недовольно загалдели.

— Ты что, озверел?

— Ему уже за сорок!

— А брюхо какое!

— Сорок лет — бабий век, а у мужика — самый цвет. А брюхо порастрясется, — огрызался Чернобородый.

— Отдавай за восемьсот.

— Что?!

— Тыщу.

— Бери уж, так и быть, за тыщу двести. Попробовал бы с ними поцацкаться всю дорогу. А если бы накрыли?

— Эй, дядь! Покажи зубы.

Поднялся галдеж. Завьялов стоял посреди комнаты, скалил зубы и переминался с ноги на ногу. На его лице не было ни удивления, ни растерянности. Зато мы с Романом вовсю таращили глаза. Мы абсолютно ничего не понимали.

— Тыщу!

— Тыщу сто!

— Ну и жмот!

— Сам ты жмот!

— Чтобы я когда связался с этим делом! Да будь я проклят! Столько риска за тыщу!

— Ты попробуй его прокорми!

Сторговались на тысячу сто пятьдесят. Завьялов достался Аггею.

Следующая очередь была Романа. Сундуков приглянулся плешивому Михаилу и Кате. Между ними разгорелся торг. Торговались они очень своеобразно. Михаил сидел за бутылкой самогонки и даже не смотрел в сторону Сундукова. Лишь когда Чернобородый фиксировал повышение цены, он цедил сквозь стиснутые зубы:

— Врешь, не уйдешь… — и набавлял цену.

Катя же исследовал Сундукова, как врач пациента. Он щупал его, мял, заглядывал в рот, зачем-то дул в уши и то довольно щелкал языком, то качал белой головой.

— Простудами часто болеет… простудами, — шептал он. — Семьсот.

— Семьсот пятьдесят! — тут же отзывался плешивый Михаил.

Несмотря на атлетические данные, Роман все-таки достался бы Плешивому, так как тот догнал уже цену до двух тысяч и, судя по всему, не думал отступать, но тут в дом вошел новый человек, и торг сразу прекратился. Вошедший был одноногим. Его угрюмое лицо с красными выпученными глазами повернулось к каждому и немного поморгало, запоминая.

— Ну, как улов? — спросил он, ни к кому не обращаясь. — Есть что-нибудь… экзическое?

— Да как сказать, Михаил Карпович, — ответил Аггей.

— Дядька Михай…. — вырвалось у Сундукова.

Одноногий даже не взглянул на него. Он подошел к столу, положил на него, не выпуская из руки, костыль и твердо налил себе водки.

— Студента вот торгуем, Михаил Карпович, — продолжал Аггей.

— Студент… гм…. — Дядька Михай выпил и, медленно жуя огурец, уставился на Романа. — У тебя что, язва? Ты почему такой худой?

— Это… спортивная худоба… Так сказать, отсутствие лишних накоплений… У меня никакой язвы… Да вы же знаете меня, Михаил Карпович. Я студент, Роман Сундуков… к вам за солью ходил. Возьмите меня К себе, товарищ начальник. У меня третий разряд по физкультуре, товарищ начальник.

— Откуда ты знаешь, что я начальник?

— Так ведь сразу видно.

— Ишь ты… — Дядьке Михаю, видно, понравились слова Романа. — А что ты умеешь делать?

— Я знаю философию. У меня научные труды по Платону, Фейербаху, например.

Одноногий продавец соли еще раз выпил, опять медленно закусил, и по его угрюмому лицу пробежала тень улыбки.

— Может, вам нужен учетчик, Михаил Карпович? Я хотел бы у вас работать, Михаил Карпович. Я хорошо считаю, Михаил Карпович. Я, например, Михаил Карпович, запросто могу умножить сорок три на двенадцать.

— А ну умножь.

— Значит так… Михаил Карпович… сорок на десять… это будет четыреста… три на два — это шесть… три на десять — это тридцать… и там у нас сколько было… Михаил Карпович…

— Четыреста.

— Значит, четыреста и плюс шесть… и плюс тридцать… значит, четыреста тридцать шесть…