Губерман Игорь

Когда мне о престижной шепчут
встрече
с лицом, известным всюду и везде,
то я досадно занят в этот вечер,
хотя еще не знаю, чем и где.

Глазея пристально и праздно,
я очень странствовать люблю,
но вижу мир ясней гораздо,
когда я в комнате дремлю.

Пришла прекрасная пора
явиться мудрости примером,
и стало мыслей до хера,
поскольку бросил мыслить хером.

Таланту чтобы дать
распространенность,
Творец наш поступил, как искуситель,
поэтому чем выше одаренность,
тем более еблив ее носитель.

Пора уже налить под разговор,
селедку покромсавши на куски,
а после грянет песню хриплый хор,
и грусть моя удавится с тоски.

Пишу я вздор и ахинею,
херню и чушь ума отпетого,
но что поделаешь — имею
я удовольствие от этого.

Меж земной двуногой живности
всюду, где ни посмотри,
нас еврейский ген активности
в жопу колет изнутри.

Дикая игра воображения
попусту кипит порой во мне —
бурная, как семяизвержение
дряхлого отшельника во сне.

Я к эпохе привернут, как маятник,
в нас биение пульса единое;
глупо, если поставят мне памятник —
не люблю я дерьмо голубиное.

Ты с ранних лет в карьерном раже
спешил бежать из круга нашего;
теперь ты сморщен, вял и важен,
как жопа дряхлого фельдмаршала.

По многим ездил я местам,
и понял я не без печали:
евреев любят только там,
где их ни разу не встречали.

В пустыне усталого духа,
как в дремлющем жерле вулкана,
все тихо, и немо, и глухо —
до первых глотков из стакана.

Уже виски спалила проседь,
уже опасно пить без просыпа,
но стоит резко это бросить,
и сразу явится курносая.

Жизни надвигающийся вечер
я приму без горечи и слез;
даже со своим народом встречу
я почти спокойно перенес.

Был организм его злосчастно
погублен собственной особой:
глотал бедняга слишком часто
слюну, отравленную злобой.

Я под солнцем жизни жарюсь,
я в чаду любви томлюсь,
а когда совсем состарюсь —
выну хер и заколюсь.

Затаись и не дыши,
если в нервах зуд:
это мысли из души
к разуму ползут.

Когда я крепко наберусь
и пьяным занят разговором,
в моей душе святая Русь горланит
песни под забором.

Кипит и булькает во мне идей и
мыслей тьма,
и часть из них еще в уме,
а часть — сошла с ума.

Столько стало хитрых технологий,
множество чудес доступно им,
только самый жалкий и убогий
хер живой пока незаменим.

Если на душе моей тревога.
я ее умею понимать:
это мировая синагога тайно
призывает не дремать.

Я знаю, зрителя смеша,
что кратковременна потеха,
и ощутит его душа
в осадке горечь после смеха.

По жизни я не зря гулял,
и зло воспел я, и добро.
Творец не зря употреблял
меня как писчее перо.