Губернатор. Повесть и рассказы

— Выпьешь, закусишь и снова оживешь! — подхватывали коллеги…

— И снова оживешь! — присоединялся мало-помалу к хору пьяный зал…

…У вас опять сидит малюсенький? Вы опять говорите шепотом? И опять он спрашивает про меня: «А этот дома?» И опять вы молчаливо и многозначительно киваете головой… Я уйду, уйду… На весь вечер уйду…

— Господа, господа! — уже суетился около студенческого стола управляющий: его прикрытая, как паутиной, лысина сверкала, наклоняясь, то там, то здесь, — петь нельзя-с. Законом строжайше воспрещено. Честное слово-с… Нам не жалко, только закон-с… — И он беспомощно выворачивал обе ладони…

— Выпьешь, закусишь… — и дирижер сделал неожиданный, останавливающий жест — и все сразу, как один человек, стихли.

— Господа!.. — среди тишины послышался управляющий. — Прошу вас…

— И снова оживешь! — шутя и смеясь, перебил его хор…

Вместе с этой компанией, незнакомый, но свой, ушел я из трактира, долго бродил по спавшим холодным улицам, затрагивая женщин, прохожих, городовых…

— Господин! Господин! — приставал я к какому-то встречному, — Из какого языка взято слово: женщина? Женщина? Понимаете?

— Извините! — отвечал тот, ухмыляясь. — Мы полотеры-с… И этими вещами не занимаемся-с…

Потом все это надоело, голова прояснилась, и я пошел к себе. Один, сразу лишившийся веселья и задора, долго добирался я по коридорам пустых улиц до своего дома…

— Вы, может быть, еще сидите? — бормотал я. — Но простите: больше не могу оставить вас… Устал, хочу спать… Да…

Снег сыпал, — и на фуражке, и на плечах лежали его холодные, приятные пласты. Первый снег, падающий с синего неба! Как ты похож на молодую любовь…

Подошел к дому. Ее окно было еще освещено. Еще, значит, не спит. Ушел тот или нет?

«А чем я рискую?» — проносится у меня в голове приказчичья фраза, и, приподнявшись на карниз, я стучу в ее окно…

Колыхнулась чья-то тень… Осторожно выглядывают из-под приподнятой шторы большие испуганные глаза. Силятся разглядеть, кто за окном. Я держусь за подоконник, мне неудобно, и все мое тело напряженно отклонено назад.

— Это я! — говорю я и чувствую, как на губах у меня появляется кривая улыбка.

Маруся узнает и улыбается, что-то отвечает, но за двойной рамой ничего не слышно.

— Я это! — кричу. — Снег идет! Хорошо!

Малюсенький, значит, ушел…

— Снег идет, Марья Константиновна!

И мне казалось, что если бы она чувствовала меня, то поняла бы, почувствовала эту фразу… Я не смею сказать: «Люблю тебя» — и говорю только о снеге, который так похож на молодую любовь, — о снеге, падающем с синего неба.

Маруся отворила форточку и высунула руку ладонью вверх…

— Снег? — говорила она. — Смотрите, в самом деле: все белое… Знаете что? Я сейчас к вам выйду, и мы пойдем гулять. Согласны?

— Согласен! Конечно, согласен!

И за опустившейся шторой снова заколыхалась черная, беспокойная тень.

Жду. Стою на тротуаре. Кругом все тихо, никого нет. Ночь. Только в противоположном огромном доме светится несколько окон в третьем этаже. Мне видны белые потолки и маленькие, с тремя лампочками, люстры… Весь дом спит и знать не хочет, что с прозрачного хрусталя неба сыплется первый душистый сухой снег…

На освещенной шторе то и дело пробегает ее суетливая тень… Спешит, одевается… А вот рядом и мое окно, — темное и унылое, как моя душа… Погас мгновенно огонь и у нее, сразу потемнела штора… Теперь она осторожно, на цыпочках, пробирается по темному коридору, словно на свидание… Вот стукнула уличная дверь, и на пороге показывается она, в кофточке и черном платке, — веселая, улыбающая. Еще бы! Целый вечер с ним, без подслушивающего…

— Вы здесь?

— Здесь!

И мы, почему-то торопливо, идем мимо сонных домов, дворников, извозчиков… Вот река, которая еще блестит в далекой рамке немигающих огней… У разводящегося моста снуют буксиры… На мосту сторожа накручивают на столбы канаты. Какой-то господин, в котелке и с барашковым воротником, бегает по краю моста и кричит:

— Спите все, чертовы дети! Вот градоначальник примажет вас по десятке, — тогда узнаете камаринского мужика! Стервы проклятые! Уж десять минут четвертого! А? Ну, как это вам понравится?

Около моста стоят, глядя в воду зелеными и красными глазами, большие пароходы… Видны силуэты людей…

— Знаете что? Пойдемте к крепости! — шепчет мне Маруся. — Пойдем? Я люблю смотреть на нее… Она так хороша бывает в эту пору…

Мы идем на Биржевой мост. На фоне темного синего неба изящными и легко уходящими ввысь контурами обрисовывается крепость. У темных, похожих на монастырские ворот горит фонарь, плохо разгоняя вокруг себя тьму. Маруся облокачивается на перила моста и не спускает глаз с этого огонька…

…Было темно, и Дарьюшка, отворившая нам двери, долго не могла снова наложить крючок, — ворчала и говорила, что есть разные люди: которые спящие, а которые тротуары по ночам обивающие.