Губернатор. Повесть и рассказы

Еленучча знает, что после обеда он всегда ходит гулять. Так же как и бна, он сначала пойдет по узенькому переулку, потом свернет на неширокую дорожку, потом на широкую аллею, потом сядет на площадке, снимет шляпу и будет долго смотреть на море.

«А может быть, сверху увидит меня? — думает Еленучча и еще думает: — Меня трудно не увидеть. Я — беленькая».

Она смотрит вверх и различает конусы гор, торчащие кактусы, темно-серые волнистые полотнища дороги. Все боятся ночью ходить по этой дороге, — Еленучча ничего не боится. Ей даже хочется послушать сирен: говорят, что они поют, когда поднимается ветер: не то трамонтано, не то сирокко.

Стоит тишина, странная, особенная. Кажется, что кто-то затаил дыхание, — и все больше и больше набирается воздуху в грудь, все труднее и труднее сдерживать это дыхание, но остров крепится, не хочет дышать, боится шума, караулят его двуокие огни. Пусть шум будет в далеких городах!

Становится прохладно. Еленучча подбирает под платье ноги и думает: вот скоро она наденет длинное платье, будет невестой, будет самой красивой девушкой острова. Кто сравнится с нею? У кого такие волосы? Такие брови? Такие губы? Губы— красные и горячие. Кто бы не хотел их поцеловать?

— Кто бы не хотел их поцеловать? — мечтательно говорит Еленучча.

Еленучча знает, кого она хочет поцеловать.

— Укусила бы ему губы! — думает она; ей смешно и опять не страшно, хотя и море, и сирены тут, неподалеку.

Еленучча нащупывает около себя камень, большой, тяжелый, гладкий, и думает: «убить можно человека» — и вдруг с отвращением отталкивает его ногой: никого не нужно убивать.

…Тихо, тихо: не дышит, притаился остров, будто бы захотел, чтобы его все забыли. И вдруг — шаги. Кто-то идет сверху.

Еленучча замерла.

— Неужели?

Насторожились глаза, остро вцепились вверх: кто-то идет.

«Неужели он? — родилось предположение и радостное, и страшное. — Он увидел ее издали?»

Он идет сюда? Господи боже! Куда же нужно бежать? Куда?

Бежать никуда не надо. Надо только идти вдоль берега, идти поскорее, — и он никогда не нагонит ее. Разве угонятся его ноги за ее беленькими туфлями?

Надо бежать, — шаги все ближе и ближе; но почему же тайно так хочется, чтобы он увидел, как она бежит, куда, в какую сторону?

Шаги слышнее. Скатываются и хрустят под скользящими ногами мелкие камни… Ясно, что он увидел ее: зачем бы ему в этакую пору идти сюда?

Она убежит у него под самым носом, как только он подойдет на расстояние пяти шагов.

И вдруг:

— Еленучча! Это вы?

Его голос.

Низко пригнулась, потом немного выпрямилась, — нельзя иначе: так бьется сердце.

А голос, заглушающий шаги, еще ближе.

— А там весь отель отправился на поиски, — говорит он, — Профессор с женой пошел в одну сторону, англичанин — в другую. А я почему-то думал, что вы побежите к морю. Это вы? Ну конечно, вы. Я издали увидел ваше платье. Сегодня море светится.

И он совсем близко от нее, он берет ее за руки, и не отрывает их она, — только прячет лицо свое в изгибе, там, где локоть.

— Что с вами, Елспучча? Вы плачете? Вас напугали сирены?

Ах, какой он смешной! И Еленучча тихонько смеется: чего бы это она плакала?

— Или вы смеетесь, Еленучча? — говорит он и как будто стыдится своего первого предположения. — Вас не разберешь.

И выходит еще смешнее: он плохо говорит по-итальянски, — очень плохо, в особенности не выходит у него буква «и».

Он начинает тихо гладить своею ладонью далеко открытую руку и говорит:

— А Еленуччу ищут… Ищут…

— Ну и пусть ищут! — говорит она смешливо: ах, как плохо говорит он по-итальянски!

— Еленуччу ищут, — словно не зная или не находя других слов, повторяет он и вдруг говорит на неизвестном языке, вероятно на своем, русском: — Милая Еленучча…

Ома вздрогнула и прислушалась к неизвестному, а он еще раз говорит:

— Милая Еленучча…

Еленучча не любит ничего непонятного: она поднимает голову, широко раскрывает глаза и спрашивает:

— Milaja? Che cosa «milaja»^[8]?

— Что такое милая, спрашиваешь ты? — опять на непонятном языке говорит он. — Разве ты не понимаешь, что такое: «милая»?

— Parlate italiano, — отвечает капризно Еленучча, — non capisco^[9].

— Ты хочешь, чтобы я говорил по-итальянски? — И он снова дразнит ее непонятными, неуклюжими словами: — Ты не понимаешь? Я давно уже заметил тебя, — твои глаза, твои ручки, открытые до локтя, твои белые туфельки и стройные ноги, милая.

Опять сказано это слово: «milaja». Почему оно такое странное? Почему оно, непонятное, волнует Еленуччу, — даже легкая дрожь пробегает по телу? Все слова, все непонятное, протекло как вода, — почему это слово остановилось в мозгу? Почему так мучительно хочется поскорее узнать его смысл — и она спрашивает еще раз:

— Che cosa «milaja»? Dite, signore, — prego.