Гуд бай, Берлин!

– 13 июля 1996 года. – Я понятия не имел, когда у Андре день рождения. Но понадеялся, что они сразу не полезут проверять.

– Что с ним случилось?

– На ногу упал огнетушитель. Ну и, может, еще что-то с головой. Кровь идет. Вот та дама, – я указал на речетерапевтшу, которая как раз шла по коридору с полными руками шоколадных батончиков, – может все подтвердить.

– Ты мне зубы-то не заговаривай, – сказала медсестра, которая все время внимательно следила за мужиком с мусорным ведром и была готова вскочить в любую секунду. За ту минуту, что мы с ней беседовали, она дважды уже вставала с таким видом, будто собиралась подойти к нему и задушить, но тут же садилась на место.

– Врач вас пригласит, – сказала она.

Нас пригласит врач. Вот, значит, как все просто.

Наша необъятная спутница слегка удивилась, что я уже все уладил со страховкой, и посмотрела на меня, склонив голову набок.

– Я просто назвал в регистратуре свои данные, – объяснил я.

Она уселась рядом с нами и стала ждать, когда нас вызовут. Мы ей говорили, что это совсем не нужно, но, видно, женщина чувствовала себя уж очень виноватой. Она часами болтала с нами о речевой терапии, о компьютерных играх, о кино, о девчонках и об угоне машин, и была, правда, до жути мила. Когда мы рассказывали о том, как пытались написать свои имена машиной в пшеничном поле, она безудержно хихикала. А когда мы сказали, что после врача сразу поедем на поезде обратно в Берлин, она нам поверила.

Перед нами постоянно пропускали к врачу вне очереди каких-то залитых кровью людей. А когда времени было уже около полуночи, женщина все-таки стала с нами прощаться. Она еще раз сто спросила, не может ли нам чем-нибудь помочь, дала свой адрес, на случай если надо будет отправлять «запросы на возмещение убытков» или еще что-нибудь, а потом вытащила кошелек и сунула нам в руки двести евро на обратную дорогу. Брать было как-то стыдно, но я не знал, как отказаться. А уж совсем уходя, она сказала нам что-то странное. Сделав для нас действительно все, что только можно было сделать, она сказала:

– Вы похожи на две картошки.

И ушла. Она протиснулась через крутящуюся дверь и пропала из виду. Мне от этого стало страшно смешно. До сих пор я смеюсь каждый раз, когда мне это вспоминается: «Вы похожи на две картошки». Не знаю, насколько все это понятно. Но она действительно самая милая из всех, кого мы встречали.

Наконец Чика пригласили к врачу. Через минуту он вышел из кабинета: нужно было идти наверх делать рентген. Я уже порядком устал и в какой-то момент задремал там в коридоре. А когда я проснулся, передо мной стоял Чик в гипсе и на костылях. В настоящем гипсе, а не просто с пластмассовой шиной.

Медсестра сунула ему пару обезболивающих таблеток и сказала, чтоб мы пока не уходили, потому что врач хочет еще посмотреть ногу. Интересно, а кто тогда гипс накладывал, если не врач? Дворник что ли? Сестра отвела нас в пустую комнату, где можно было посидеть. В этой комнате стояли две кровати со свежим бельем.

Настроение стало совсем дерьмовое. Путешествие закончилось, хотя пока об этом никто, кроме нас, и не знал, но чувствовали мы себя довольно паршиво. Ехать куда-то на поезде совсем не хотелось. Обезболивающее начало потихоньку действовать на Чика. Он со стоном улегся на кровать, а я подошел к окну и стал смотреть наружу. За окном было еще темно, но, прижавшись носом к стеклу и поставив ладони шорами к лицу, я разглядел, что вдалеке светает. Я разглядел, что светает и…

Я попросил Чика выключить свет. Он ткнул костылем в выключатель. Пейзаж сразу стал яснее. Я увидел одинокий телефонный автомат на подъезде к больнице. Увидел одинокую бетонную кадку для цветов. Увидел одинокий забор, поле… и что-то в этом поле мне показалось знакомым. Когда стало еще чуть светлее, я рассмотрел на другом его краю три машины. Две легковых и эвакуатор.

– Не поверишь, что я вижу.

– Что ты там видишь?

– Даже не знаю.

– Ну, валяй!

– Сам посмотри.

– На фиг мне смотреть, – сказал Чик. А через минуту снова спросил: – Так что ты там видишь?

– Тебе придется самому взглянуть.

Он застонал. Мне было слышно, как он стучит костылями по полу. А потом он прижал лицо к стеклу рядом со мной.

– Не может быть, – сказал он.

– Вот и я не знаю, – отозвался я.

Мы стояли и пялились на вспаханное поле, которое за несколько часов до того видели с другой стороны, с белой коробкой вдалеке. Теперь мы были внутри этой коробки. То есть мы с речетерапевтшей сделали огромный крюк.

Солнце еще не взошло, но черную «Ниву» на стоянке около автобана видно было хорошо. Машина стояла на колесах. Видно, ее перевернули. Дверь багажника была открыта. Три человека суетились вокруг, останавливались и снова суетились. Один из них был в форме, а двое других – в рабочих комбинезонах, если я правильно рассмотрел. Лебедка эвакуатора нависла над «Нивой», один из рабочих закреплял цепи на колесах. Тот, что в форме, захлопнул багажник, снова открыл его, а потом опять захлопнул и пошел к эвакуатору. Двое в комбинезонах опять подошли к «Ниве». Потом один из них – снова к эвакуатору.