«Гудлайф», или Идеальное похищение

Браун сопротивлялся, пытался удержаться на месте, все равно что панк какой-нибудь или хулиган, каких Тео приходилось не раз арестовывать. А Тео на миг почувствовал удивление — такое недоверие было написано на лице Брауна. Неужели этот тип так и не понял, что теперь он, Тео, тут главный?

— Я сказал — вперед! — Тео тряхнул старика так сильно, что у того свалились с носа очки.

Он затащил Брауна в фургон, вжав дуло револьвера ему в ухо.

— Давай! Давай! Давай! — крикнул он Коллин, и фургон покатил прочь.

Тео стоял, согнувшись, макушкой стукаясь о крышу фургона. Он тащил Брауна за узел галстука к открытому фанерному ящику. Так легко — все уже почти на мази.

— В ящик, мистер Браун, — приказал Тео.

На одну секунду он отвлекся — посмотрел в ветровое стекло, и Браун вывернулся. Ему удалось зажать рукой лицо Тео. Лыжная маска съехала Тео на глаза, лишив его возможности что-либо видеть. Браун впился пальцами в его руку, сжимавшую узел галстука, а Тео пытался стянуть маску рукой с револьвером. Все было черно. Браун лягнул его в голень, потом еще и еще, и Тео споткнулся о рулон ковролина и, взмахнув рукой, оперся о металлическую рукоять револьвера, чтобы удержаться на ногах. Раздался выстрел. Никто даже ранен не будет. Браун крякнул, как человек, поднимающий тяжелый вес. Вскрикнула Коллин. Фургон вильнул. План, разработанный до совершенства. Пальцы Брауна ослабели. Тео сорвал с головы маску, и теперь Браун смотрел ему прямо в лицо. На расстоянии вытянутой руки два человека пристально вглядывались друг в друга: весь мир, сжавшись, вместился в это пространство, где дыхание одного сталкивалось с дыханием другого.

— Ты в него выстрелил! — Визг Коллин. — Не могу поверить — ты в него выстрелил!

Браун сжимал рукой предплечье, между пальцами сочилась кровь. И в эти несколько мгновений, пока все были в шоке, Тео удалось заставить Брауна влезть в ящик. Он захлопнул крышку и сел сверху — закрыть защелку.

Фургон резко остановился — стоп-сигнал у выезда из Карнеги-лейн. Задние двери хлопнули о рулон ковролина.

— Зачем тебе понадобилось в него стрелять?! — Коллин стучала кулачком по рулевому колесу.

— Я в него не стрелял! Револьвер разрядился. Случайно. Можешь снять маску. Он просто испугался. Его не задело. — Тео отчаянно пытался поверить, что говорит правду.

— Не задело? — Заскрежетало сцепление. Коллин включилась в поток машин на шоссе номер 401.

Тео согнул рулон ковролина и втянул его назад в фургон. Теперь они шли на полной скорости, он захлопнул задние двери.

— Его не ранило, — произнес он.

— Ты уверен, что не застрелил его?

— Я умею с оружием обращаться.

Это было в первый раз, что Тео кого-то ранил. Служа в полиции, он стрелял всего трижды, и все три раза промахнулся.

— Его правда не задело?

Браун сердито что-то выкрикивал, колотя башмаками по дну ящика. Пуля задела лишь мягкие ткани.

— Ты что, не слышишь? С ним все в порядке, — сказал Тео. — Полон жизненных сил. Никто в него и не стрелял вовсе.

Кран взвизгнул, когда Нанни включила воду, и Нанни подумала: «Это звук, который все знают, так визжит водопроводный кран в саду, когда его открывают». Она повернула ручку — закрыть воду, потом снова открыла, поворачивая расшатавшуюся ручку взад-вперед. А как насчет повизгивания блоков, когда вытягиваешь стираное белье на веревке? Она уже много лет не пользовалась бельевой веревкой, но узнала бы этот звук в один миг. Некоторые вещи так широко распространены…

На террасе перед передней дверью Нанни осторожно, тоненькой струйкой полила землю в цветочных горшках, установленных полукругом у каретных скамей. Ей нравилось поливать цветы рано утром, до того, как солнце станет слишком ярким. Держа шланг в большом горшке с вишневым деревцем, которое они вырастили из косточки, она глядела сквозь сосны, мимо японского фонаря и полузаконченного альпинария, в сторону дороги. У начала подъездной аллеи она заметила розовый промельк, сначала просто расплывчатое пятно — ведь она смотрела против поднимающегося солнца. Она опустила шланг в горшок. Послышался звон. На дороге, у ящика для писем, она разглядела пару бегущих ног, верхнюю часть туловища скрывали ветви дерева. Потом бегун — или бегунья — исчез, а у Нанни возник образ из прошлого, что-то давно похороненное в ее памяти. Снова раздался звон. Она распахнула переднюю дверь, и там, в конце холла, у себя в кабинете, стоял Стона и поворачивал ключ в задней крышке новых медных часов.

Поправляя мужу узел галстука, Нанни думала: «Мне нравится, как он любит этот галстук» — фуляровый, цвета красного бургундского, подарок их сына Виктора. Она поправила и платочек в нагрудном кармане пиджака.

— Эй, на палубе! Старпом! — сказал Стона. — Корабельные часы в рабочем состоянии, считая с ноля семи ноль ноль. Отдайте приказ восьмичасовой вахте убрать отсюда гору ржавчины и отдраить палубу от носа до кормы. — Последовал поцелуй в губы.

— Я люблю вас, капитан, — сказала Нанни. Мягкий аромат лайма — его туалетная вода.

— А я люблю вас, адмирал.