Гугенот

Почти тотчас выяснилось: «Волга» исчезла с просеки. Подорогин вышел из машины и, сутулясь от снегопада, двинулся по колее. Радован Михеич зажег дальний свет. В буреломе по краю просеки открылась еще одна. В нее и ныряла колея. В конце ощетинившейся ветками галереи Подорогин рассмотрел неподвижные огни «Волги» и желтый прямоугольник окна дома. Он дал Радовану Михеичу знак следовать за ним и вошел в галерею. Радован Михеич ответил хриплым тремоло клаксона, но Подорогин даже не обернулся. Галерея, в которую почти не залетал снег, округлялась обширной и добротно расчищенной, на манер буровой, площадкой. Слева темнел силуэт гусеничного снегоуборщика, поодаль, за фыркающей на холостом ходу «Волгой», ютилась покосившаяся будка.

Стараясь не показываться на свету, Подорогин обошел будку: покосившейся она только выглядела. Задняя стена ее была покатой, как у входа в подземный склад или бомбоубежище. Из заснеженной крыши росла суставчатая ветка антенны. У крыльца было натоптано, пахло тряпкой, в огромном количестве валялись плоские замороженные окурки. Меж деревьев зарябил свет фар — Радован Михеич пробирался вслед за ним по галерее. Подорогин прошептал бессмысленное ругательство и вошел в будку. Под потолком крохотного, на ширину плеч, предбанника желтела пятнадцативаттная лампочка. Против пустой, сработанной из рассохшейся разделочной доски и голых гвоздей вешалки стоял масляный немецкий радиатор, точь-в-точь как у него в офисе. На обитой жестью внутренней двери красовалась репродукция Айвазовского. «Что еще?» — подумал Подорогин и толкнул дверь. В нос ему ударило дымом ментолового табака.

Дама из «Берега», расположившись за алюминиевым столиком, глядела в забранное парашютным шелком окно. На шумное явление Подорогина она даже не обернулась. В пальцах ее дымилась та же тонкая сигарета, что в «Береге». Тот же золотой браслет струился по запястью. Тот же коньяк и шоколад на столе. Впервые Подорогин мог приглядеться к ней: дурна, хотя и дорого ухожена. Зоб. Отклеившаяся правая ресница. Явные следы хирургических ухищрений.

Он выпростал руку из кармана с оружием, расстегнул пальто, стащил мокрую шапку и, отдуваясь, присел на табурет в углу.

Из комнаты вела еще одна дверь, скорей всего в нишу или подсобку — размеров будки для второго такого же помещения не хватило бы.

Сбив пепел в отколотое дно бутылки из-под шампанского, дама наконец перевела взгляд на Подорогина.

— Василий Ипатьевич? — Произношение его имени и отчества было столь выверено, что скорее это походило на имя и фамилию.

— Василий Ипатьевич, — подтвердил Подорогин, глядя на дверь.

— Луиза Раульевна, — представилась дама.

— Кто? — не понял Подорогин.

Дама пригубила коньяк и отщипнула шоколаду.

— Луиза, — повторила она, жуя, — Раульевна.

Подорогин потер лоб.

— Что вы делали в «Береге»?

Луиза Раульевна откинулась на спинку стула.

— Важно, что вы здесь.

— Где — здесь?

— Неважно.

— Так. — Запутавшись в разрезанном кармане, Подорогин достал пистолет, шагнул к даме и с усилием, так что она ткнулась в стену птичьим затылком, надавил ей торцом глушителя в переносицу. — Так, Луиза… — Усиливая нажим, он смотрел не в выпученные глаза дамы, а на ее руки, вцепившиеся в углы стола, точно в подлокотники стоматологического кресла. — Или ты выкладываешь все, или… — Он вдруг осип. — Кузьмич пойдет порожняком. Ферштейн?

Луиза Раульевна, насколько это было возможно в ее положении, кивнула.

Подорогин отнял пистолет и вернулся на табуретку.

— Кто такой Леонид Георгиевич Уткин?

— Не знаю. — Сдерживая слезы, Луиза Раульевна терла переносицу.

— А ты?

Вместо ответа Луиза Раульевна разрыдалась.

Подорогин, закурив, нервно поплевывал в пол. Руки его дрожали. Пытаясь отвлечься, он думал о доме, но к тихому ужасу вспоминал не столько Наталью и дочерей, не столько старую и даже новую свою квартиру, сколько — нынешний номер в гостинице, проститутку в растопыренной сиреневой шубке.

Наплакавшись, Луиза Раульевна высморкалась в салфетку, глотнула коньяку и пристально рассмотрела в карманное зеркальце след от глушителя на лбу.

— Итак, — напомнил Подорогин.

Луиза Раульевна надела большие темные очки и попыталась сбить завитую челку на глаза.

— Моя девичья фамилия Лопес.

— Минуту. — Подорогин дотянулся до стола, взял бутылку и прихлебнул из горлышка.

— Отец был участником сопротивления в Испании, его я не помню, — продолжала Луиза Раульевна. — В сорок первом мы жили в Витебске. После того как Белоруссию заняли, нас с мама отправили на лесозаготовки. Точили брусья в тару для бомб. Это был лагерь под Вентспилсом. Немцы еще подковыривали мама: сама русская, а дочь цыганка — мисверхальтнис…