Гугенот

Поперхнувшись коньяком и потихоньку, глоток за глотком, восстанавливая дыхание, Подорогин подумал, что подстегивать, а тем более пытаться разъяснять ту околесицу, что несла сейчас его визави, было бессмысленно. Кто она и что она — об этом она могла лишь проговориться… Немцы, без единого выстрела ретировавшиеся из лагеря в 44-м. Набитое командированными, точно бочка с селедкой, здание Ярославского вокзала в 46-м. Поезд «пятьсот веселый». Корейцы Южного Сахалина, сжигающие своих мертвецов. Коровы, пасущиеся на помойках Улан-Батора в 53-м. Монголы, поголовно сопливые из лени к хорошей одежде. Монгольские китайцы, брачующиеся в тринадцать лет… Затем, скачком — мятеж белочехов в 18-м, расстрел царской семьи, расследование Соколова и записки Дитерихса… На какое-то время Подорогин вообще перестал слышать Луизу Раульевну. Машинально кивая, он только наблюдал за ней. Она была напугана, оттого многословна, но чем дальше, тем больше он убеждался в том, что причина ее испуга заключалась вовсе не в пистолете с глушителем.

Луиза Раульевна вдруг замолчала на полуслове, разрушила в тарелке окурок, сдвинула мизинцем парашютную шторку и, поднырнув подбородком, щурясь, высматривала что-то во дворе. Подорогин отряхнул с колен сигаретный пепел. Его вязаная шапочка была насажена на горлышко бутылки из-под коньяка.

— Время… черт! — Пальцы Луизы Раульевны лунатически нащупывали в пачке новую сигарету.

Подорогин стащил шапку с бутылки и спрятал пистолет. Он понял, что напоминал ему монолог Луизы Раульевны: рассказ Щапова про антресоли и Печкина про инопланетян. То есть это, скорей всего, была трансляция. Луиза Раульевна, как Щапов и Печкин, была не действующее лицо в его мытарствах, а только голос за кадром, политинформация. Требовать от нее чего-то сверх того, что значилось в заготовленном тексте, было глупо. И, может быть, опасно.

— Зачем это вам? — поинтересовался он тем не менее.

В золотой шубе Луизы Раульевны, забитой под стол, заголосил пейджер.

— …Раб божий, имярек Иваныч, — выцедила сквозь сигарету Луиза Раульевна. Достав шубу и облачаясь на ходу, она вытряхнула из ридикюля на стол микрокассету в футляре и бросилась из комнаты.

У окна ударила автомобильная дверца, всхрипел двигатель «Волги», снег сухо затрещал под скатами.

Подорогин машинально натянул шапку на голову и тоже пошел из комнаты. Площадка вокруг будки оказалась пуста. Не было ни «Волги» Кузьмича, ни «девятки» Радована Михеича. Из темноты, слабо подкрашенной светом из окна, опускались редкие призрачные хлопья. Без особых предвкушений Подорогин обошел будку и заглянул в черную анфиладу галереи-въезда: никого. В ватной тишине звук собственного дыхания казался ему таким громким, будто он накрыл голову коробкой. На уровне невидимого горизонта ощущался плоский, равномерно приливающий, как волна, шум шоссе. Подорогин сжал и выпустил в кармане телефон и возвратился в будку. Сев на место Луизы Раульевны, он взял микрокассету и рассеянно вертел ее в пальцах. В детстве у него была забава ума: оказавшись в незнакомом месте, вообразить себя идиотом, забывшим обратную дорогу. Когда много лет спустя из учебной части в Могилеве-Подольском их взвод откомандировали на военный аэродром подо Львов, он так пропустил вечернюю поверку. Хотя скорее это было следствие отравления, а не забавы: весь день с рядовым Фалько они лакировали паркетные полы в одном из гостевых особняков, предназначенных под свиту грядущей проверки министерства обороны и под самого Соколова. Был душный украинский май. И был выданный один на двоих противогаз, в котором, мало того что разило гнилой слюной Фалько, оказался испорченный впускной клапан. В общем, выйдя под ночь из особняка, Подорогин обнаружил себя не в казарме, а посреди гигантского, укоренившегося на дне карьера склада ГСМ. Уходящие в небо цистерны, переплетения трубопроводов, разливы керосина в металлических ущельях — все это представилось ему тогда основанием некоей грандиозной надстройки, которую он должен был непременно обнаружить. Склад не охранялся — Подорогина непременно пристрелили бы. Старшина-сверхсрочник, занятый в то же время наполнением мятой двухсотлитровой емкости на ручной тележке, застал его за упражнениями, возмутившими даже полнощного татя: разбросанными пальцами Подорогин измерял высоту опорных свай, вычислял приставлением стоп расстояние между цистернами, а при оклике попытался спрятаться в дренажной траншее…

Встав с табурета и выпрямившись, как будто собирался шагнуть в воду, Подорогин толкнул дверь в подсобку.

От порога полого вниз уходили дощатые ступени.