Гугенот

Звонить в дверь он не стал, вместо этого, прислушиваясь, склонился к замку. На косяке и притолоке запеклись зернистые брызги извести. В квартире стояла тишина. Работающий телевизор и шум воды у соседей лишь оттеняли ее глубину. Чувствуя, как что-то тяжелое начинает поворачиваться и колотиться в горле, он решился на последнюю уловку — снова звонить на домашний номер по мобильному. Телефон он нашел не сразу и рылся в карманах с таким остервенением, будто под одежду к нему заползла змея. Длинные и тягучие, как жгуты, гудки, казалось, разлетались из трубки по всему подъезду. За дверью ничто не отозвалось на них. Роговица пыльного глазка лучилась бельмом белого света посредине. Подорогин задержал дыхание. Ему часто и с воодушевлением рассказывали вещи, которых в минуты ярости он совершенно не помнил про себя. Он отмахивался, до последнего не верил этим россказням, пока после ссоры с Натальей не прочитал в медицинской книжке описания ее увечий.

…Так он опамятовался лишь в пустой прихожей, аккурат посредине между гостиной и распахнутой настежь входной дверью, с пистолетом в руке, которым водил по сторонам, будто фонариком.

В прихожей не было ни мебели, ни ковровой дорожки, ни даже прошлогоднего календаря с постером «ДДТ». Стены ее — как, впрочем, стены видневшихся в голые проемы гостиной, кабинета и спальни — покрылись свежим слоем известки. Единственное, что тут еще могло служить напоминанием о прежнем интерьере, были следы от обувной полки и трюмо на паркете. Подорогин вернулся к двери, прикрыл ее (что удалось не сразу, так как замок был выломан вместе с частью косяка) и быстро, точно вор, исследовал комнаты.

Квартиру вычистили и перекрасили так, как это обычно делается накануне заселения. Лишь в кабинете на стенах оставались вкривь и вкось наклеенные копии каких-то планов.

После разгрома в пункте видеоконтроля он боялся увидеть нечто подобное и здесь. Не обнаружив следов крови и признаков борьбы и потому уверенный, что проглядел что-то, он было двинулся по следующему кругу, но споткнулся, ударил кулаком по стене и бил по ней до тех пор, пока не почувствовал боль.

Наталья решила съехать. Разумеется. Квартира обрела ровно тот вид, в каком была прошлой весной, когда маклер впервые привел их сюда для «пристрелки». Правда, представлялась сомнительной не только фантастическая скорость, но тщание и, если угодно, изящество, с какими все это было провернуто. Да и, кроме того, зачем понадобилось оставлять свет в пустом доме?

В ванной, промыв ссадины, Подорогин обмотал кулак носовым платком и смочил затылок. У соседей по-прежнему работал телевизор, треск эстрадного концерта отзывался в голых стенах мелкой реверберацией.

Оставаться тут, скорей всего, было опасно.

Он последний раз обошел комнаты, гася всюду свет, но в кабинете, щелкнув выключателем, снова надавил на него. То, что минуту назад ему показалось расклеенными копиями строительных планов, на самом деле было черно-белыми распечатками увеличенных стоп-кадров. Один такой стоп-кадр он уже видел в пустой квартире Тихона Самуиловича.

Всего было восемь снимков, по два на каждую стену, разного формата, с неровно обрезанными, а то и оборванными краями.

Осматриваясь, будто на вернисаже, он задумчиво топтался посреди комнаты.

На распечатке по левую сторону двери он был снят с пистолетом в вытянутой руке, целящимся в безжизненное тело стриженого. Далее, на соседней стене — схватившимся за ухо, в нескольких шагах от трупа Юры, в грязном снегу скотомогильника. На следующих четырех снимках оказались запечатлены его собственные похороны. Гроб находился слишком далеко от камеры, да, впрочем, снимали не столько гроб, сколько Наталью с процессией. Странное дело: среди ритуальной снеди на раскладном столике виднелась бутылка шампанского. В мизерных просветах белела усыпанная обелисками и крестами ослепительная равнина, так что возникало впечатление, будто в действительности это прорези в бумаге — известка, а не снег. Дочек ни на одном из снимков он не нашел, зато на всех четырех снимках разглядел в погребальной гурьбе постное лицо Петра Щапова. Также на всех фотографиях — то в самом центре с Натальей, то где-нибудь сбоку, — наличествовала осанистая фигура тещи, Марьи Рашидовны, с большим траурным портретом на руках.