Гугенот

— Десять лет тому назад ваш покорный слуга пережил нечто подобное. То есть не нечто, а именно это самое и пережил. Но вот вопрос: как можно помнить то, что ты пережил, не существуя психически?

— Значит, — заключил Подорогин, — я разговариваю сейчас с покойником?

— Смерть — это прекращение психических процессов, — возразил Леонид Георгиевич.

Подорогин устало махнул рукой. От нервного возбуждения его бросало то в жар, то в холод. Леонид Георгиевич, улыбаясь, сплетал и расплетал на столе пальцы. В прихожей на минуту все тоже как будто замерло. Несколько раз волнистое стекло двери озарилось мертвенным светом фотовспышки.

— Минутку. — Леонид Георгиевич обернулся, взял из посудного шкафчика большой плотный конверт и положил его на стол. — Пожалуйста.

Внутри конверта были глянцевые черно-белые фотографии, чьи репродукции два часа тому назад Подорогин сжег на лоджии.

Он без малейшего интереса перетасовал снимки.

— И что?

— А то… — Леонид Георгиевич собрал фотографии и вложил их обратно в конверт. — А то, Василий Ипатич, что с настоящим действующим покойничком общаетесь-то на самом деле не вы, а ваш покорный слуга.

— Смешно, — кивнул Подорогин.

— Смешно? — вскинул брови Леонид Георгиевич. — Что именно смешно? Что со всех гражданских и медицинских позиций вас больше не существует? Что ваша семья подписана на пособие по утрате кормильца? Что на месте вашего бизнеса пепелище?.. Ей-богу, мне интересно знать: что именно — смешно?

Подорогин снова взглянул на дверь. За волнистым стеклом, точно в аквариуме, угадывались бесформенные пульсирующие пятна фигур.

Леонид Георгиевич достал из кармана свернутый лист, расправил его и громко, так что фигуры за стеклом на миг замерли, принялся читать вслух:

— Из протокола осмотра трупа Подорогина, Вэ И. Труп находится на сиденье водителя автомобиля слева… голова склонена набок и наполовину свешивается в приоткрытую на пятьдесят сантиметров дверь… правая нога вытянута… левая… слепое огнестрельное ранение в области правой височной доли… сквозное… На трупе надета следующая одежда… пальто кашемировое черного цвета… т. п… трусы серого цвета, пропитаны кровью, на внутренней поверхности запачканы калом… — Отбросив листок, Леонид Георгиевич постучал костяшками пальцев по столу. — Есть также акт вскрытия. Не желаете?

— Нет. — Подорогин продолжал смотреть на дверь. — Послушайте — а что это за люди?

— Тогда вот что я вам посоветую, — сказал Леонид Георгиевич, пропуская его вопрос мимо ушей. — Перестаньте воображать себя посреди бульварного романа. Из деталей, которые видятся вам значимыми и даже краеугольными, — он снова постучал по столу, — тут вы никогда не получите не то что цельной картины, а даже хоть сколько-нибудь достаточной мотивации. Перед следствием — тут — идет не причина, а такое же невразумительное, зачастую невменяемое следствие.

— А зачем тогда вы убили его? — спросил Подорогин.

— Кого? — искренно удивился Леонид Георгиевич.

— Щапова. Что такого он мог сообщить мне?

— Опять двадцать пять, — возвел очи горе Леонид Георгиевич, — а зачем наступает зима? Кому выгодно, чтобы желтела трава? Почему на ваших часах пятиконечная корона? Я не знаю, уж поверьте мне на слово, что такого мог сообщить вам этот субъект, но я знаю одно: сегодня пришло его время. Я знаю, что обстоятельства сложились таким образом, что выжить он не смог бы ни при каких обстоятельствах. Простите, ради бога, за каламбур.

— Сказка про белого бычка. — Подорогин поправил браслет «ролекса», посмотрел время, вытащил из пальто жавший на бедро пистолет и положил его на стол.

— Знаете… — Мизинцем Леонид Георгиевич сдвинул пистолет так, что дуло, направленное ему в грудь, отвернулось к окну. — У академиков есть понятие: горизонт события. Применительно к нашему случаю это значит следующее. Массив причин или, если угодно, предследствий, повлекший такой-то результат, не представляется постигаемым в рамках поставленной задачи. То есть ни у меня, ни у вас и ни у какого академика наук попросту не хватит мозгов, чтоб расплести все нити. Что же касается нашего уважаемого и разнесчастного субъекта, то могу заверить вас, что исполнители этого злодеяния, равно как и заказчик, скорей всего, будут установлены и задержаны в ближайшее время.

— Конечно, — вздохнул Подорогин.

— Что?

— Установите, говорю.

— Я, Василь Ипатич, простите, не понимаю ни вашего скепсиса, ни иронии.

Подорогин оправил пальто.

— Послушайте, не держите меня за полного идиота.

— Ах, так вы уверены, что мы собираемся давить на следствие? Фабриковать улики? — Леонид Георгиевич всплеснул руками с гримасой озарения. — Боже мой, святая простота!

«Пошел к черту», — подумал Подорогин, маскируя нервный зевок потиранием подбородка о плечо. Он откинулся на кафельную стену и стал глядеть в темноту за окном. Эта встреча, которой он, наверное, желал в последнее время даже больше, чем свидания с дочерьми, была совершенной противоположностью тому, что он ждал от нее. Развязка оборачивалась очередными подробностями и вопросами.