Гул

К начальству могли не вызывать день, два, а то и несколько. Спать нужно было на голой земле или, если повезет, на соломе. Гадить — туда же, что Сима проделала без отвращения, отрешенно колупая ногтем лежалую землю. Девушка быстро поняла, что, несмотря на кажущуюся нищету, среди узников вовсю шла мелочная торговля. Яйцо на спички, корка хлеба на нитку, извечная самогонка на заточенную железку. Были в лагере приблатненные, державшиеся особняком. Им-то и достались палатки. Время от времени они отвешивали проползающему крестьянину пинка, отчего тот кубарем укатывался в завшивленное море. Блатные хохотали, как и пристроившиеся к ним мужички. За это им перепадали хлебные корки.

Симиной соседкой оказалась доходящая женщина. Без лица и уже без тела: ей было нечем заработать себе на еду. Она бормотала в забытье и хватала Симу за платье:

— Дочка... Секрет рассказать? Ты мне куриное яичко принеси, а, дочка? Большой секрет знаю... Всю жизнь перевернуть может.

Неужто Сима здесь может раскрыть душу, обогреть кого-то задаром, не прося ничего в ответ? Пусть не Тамбов, а тем паче не Москва, но ведь и тут может произойти нечто удивительное.

Когда Симу привели на первый допрос, она быстро назвала настоящее имя, год рождения и род занятий. Удивленный чекист спросил:

— Что же вы сразу ничего не сказали? Тогда бы не попали сюда.

— Видимо, то была моя судьба.

— Судьба? Вы из образованных? Если ваши слова подтвердятся, мы вас выпустим.

— Я никуда не тороплюсь, — улыбнулась Сима.

После допроса девушка долго смотрела на доходящую женщину. Та была в лихорадке. Заметив соседку, вновь попросила о яичной услуге:

— Чего тебе стоит, дочка? Принеси, а? Я тебе секретку открою.

Так жалобно просила женщина, так сильно хотелось ей помочь, что Сима не выдержала. Только вот где достать еду? В баланде плавали капустные ошметки. Родственников с передачкой не было. Оставалось только древнее искусство торговли. От яичка чести не убудет. Девушка подползла к группе блатных. Те сидели кучей, один близ другого, шептались, деля лагерные богатства.

Вожак неприветливо спросил:

— Чего надо?

— Сколько за любовь дадите?

Парни заулыбались. Очень уж странный вопрос — не по его причине, а по формулировке. Образованная, с такой надо быть построже. Может книжками заразить.

Главарь положил перед Симой кусок хлеба и яйцо. Предложил лукаво:

— Выбирай.

Она взяла яйцо и сжала его в кулаке.

— Ложись, чтобы никто не видел.

Сима легла, и ее втащили в круг. Кое-кто из уголовников показался знакомым — сражался за правду вместе с Антоновым. Ну а от правды, известное дело, отдыхать надо. Девушка привычно почувствовала, как по ней заелозили грязные руки. Сначала одни, потом другие. Порой они соединялись в артель или коммуну, познавая премудрость коллективного жизнепользования. Девку делили без спешки и злобы — не так, как привыкли делить их отцы чересполосицу десятин.

Вскоре Сима принесла умирающей и хлеб и яйцо: доброта человеческая не знает границ. Девушка почистила вареное яичко, размяла его в руках и вложила тюрю в просящий рот. Женщина, почувствовав приятный куркин вкус, всосала мякоть. На губах, покрытых белой коркой, остались разводы цыплячьей жизни. Сима легла рядом и по старой памяти стала сосать хлебную корочку.

Баба молчала, иногда переворачиваясь в бреду:

— Есть заначечка у меня, как выйду — разгребу.

В лагерь то приводили новую партию интернированных, то выдергивали опознанных бандитов и отправляли дальше по этапу. Кто пришел с повинной, сдал оружие, по закону оправдывался и отправлялся в родную деревню. Таких тоже было много. Не меньше, чем тех, кто угрюмо поднимался под штыками конвоя и уходил на окраину Сампура, где, как шутили уголовники, начиналась Могилевская губерния. Последних, кстати, никто сперва не трогал — ни мужики, ни власти. Что расписные вообще забыли среди кричащих детишек, толстых некрасивых женщин и суровых крестьян? Несколько раз они налетали на растерянных мужичков, раздевая их в поисках забавы и пищи. И тогда уголовников определили в неживые. Охрана да и сами заключенные слышали в темноте, как бандитов делали мертвыми. Те по-бабски верещали, звали солдат, но никто ночью за колючую проволоку не совался. Пальнули для острастки в воздух, на том все и кончилось.