Гуляй Волга

– Из Орла-городка путем-дорогою добрались мы до Туринского волоку, и отсюда повела нас за собой первая сибирская река Тура. Ходу туда летним путем с большими вьюками семь [102/103] дней, а зимним путем четыре дня. Живут на Туре вогуличи и татаровья, говорят своим вогульским и татарским языком. Дорога такая, хоть медведь ногу ломи. Об острое каменье наши верблюды ободрали пятки до мослов. Покинули верблюдов, дождались весны, дальше поплыли на стружках. В Туру падает салда вода – Тагил-река и Ница-река. Земли сибирские и земли русские, как вы и сами видали, разгорожены горами, досягающими иными вершинами до облаков. На горах растет деревье различное, в лесах имеет притон зверье различное – иные потребны на съедение человекам, иные – на украшение и одеяние, сладкопесневые птицы витают, скотопитательные травы и цветы травные красуются. С тех гор многие реки истекают: иные на русскую сторону, иные в Сибирскую землю. Воды в горных речках сладчайшие, и рыбы довольно: в протоках по весне столько набивается рыбы, что по ней можно идти и ехать, как по мосту. Дебри плодовиты на жатву и травные удолья... Тура вливается в Тобол-реку, Тобол – в Иртыш. Тяжелым ходом идти туда от Камня три недели, а скорым делом – десять дней. Иртыш течет в Обь. Обь – неведомо откуда и куда, столь она пространна. По рекам жительствуют татары, киргизы, мугалы, вогулы, пегая остяцкая и самоедская орда да многие иные языки, но все неверны... Плывем, торгуем и к житьишку тамошнему остренько присматриваемся... Татары закон Магометов держат, киргиз-кайсаки и мугалы живут по преданьям своих отцов. Пегая орда и вогуличи закона не имеют, болванам поклоняются, гадают по лету и пению птиц и волшебной хитростью правят домами своими. В одном городке довелось нам видеть моление деревянному болвану. Зарезали они перед тем болваном большую черную собаку, потом главный шайтанщик уткнул себе нож в брюхо, наточил из раны пригоршню крови, испил ее да вымазал своей кровью морду болвану и после того стал в бубен бить и плясать и всяко дьявола тешить, а по его и все начали скакать и прыгать, как бесы перед светлой заутреней... Народ робкий, от пустяка трясется: бури боится, грома и молнии боится, промаха стрелы боится, треснет сучок под ногой – и того боится. Сыроядцы, хлеба не знают, сырую рыбу жрут, траву и коренье болотное жрут, всяку зверинину жрут и скверну кровь зверью пьют, как воду. В юртах у них такая вонь, что крещеному и дух не перевести. Какой у них умирает – в землю не зарывают: мерзла, крепка земля. Одежду имеют иные из рыбьих шкур, иные – из звериных и оленьих. Паруса шьют из рыбьих шкур. Ездят на псах и на оленях. Без собаки и топора никуда не ходят. По болотам и зиму и лето бегают на коротких широких лыжах с шестом: прососы в болотах, будь мороз-размороз, не замерзают. Торгуем, о тамошнем бытье выспрашиваем, сами на стружке плывем да за собой два стружка с рухлядью (мехами) ведем... Река Суета – вода в ней черна живет: какое в нее дерево упадет, то скоро и каменеет. Птица в тех местах не поет... На черном Яру, [103/104] на Оби, стоит капище вещей птицы Таукси. Каждую весну сюда наезжает пегая орда с дарами. Шайтанщик, что живет при птице, принимает дары и открывает народам их будущее. Богов у них много, на каждом стану свой бог, но боги те не страшны, вот нечисть страшна. Сколько мы по тем местам плутали, того и не рассказать! В одном месте заночевали на грязном берегу. За ночь вода убыла, а грязь была столь липуча, что струги присосало намертво, ни рычагами, ни силою своей не оторвать. Поохали, поматюшились... И жалко стружков, а пришлось бросить. Связали плот, поплыли дальше. Лес мелкой, по лесу болото, по болоту комариная тундра – места сухого мало. Места скушные – ни елани, ни поля. Народ немыслимо пересчитать, живут не на одном месте, а кочуют. Гоняет их ветер, как песок, с места на место. Ростом невелики, плосковидны, носы малы, но резвы вельми и стрельцы скоры и горазды. Рыбы невпробор – ловят прутяными мордами, жердяными запорами и костяными крючками. Дикого оленя ловят деревянным щитом да раскидывают петли по деревьям на тропах, ведущих к водопою и на места кормежек. И на иного копытного зверя раскидывают петли и роют ямы, птицу и зайца кроют крапивной сеткой, на лису и песца, на россомаху и горностая ставят плашки, кулёмы и пасти. Собак держат помногу, и собаки у них столь свирепы, что когда случается голод, то друг друга поедают, а которые и хозяева своих собак опасаются. Вогулы – кузнецы добрые. Делают ножи, топоры, копья и мечи: себе и на сторону променивают. Бой лучной и копейный. Ловят бобра, соболя, лисицу, выдру, белку, горностая. С зверями и птицами иные разговаривать знают. Есть у них лекари: у которого человека внутри нездорово, они брюхо режут да из нутра болезни вынимают и оттого человек иногда умирает, иногда здоров бывает. Родятся по тем местам добрые соболи – зверь предивный и многоплодный, а красота зверя приходит вместе со снегом да с морозом. Как снег сойдет – шубка на соболе красоту свою теряет... Татары – народ смышленый, ремесла разумеют: плотники, гончары, суконщики, кузнецы, и землю пашут, но мало. Зверя бьют, по рекам бобров бьют, хмель дерут, рыбу ловят. Хлеб сушат в шалашах, – прокопченное дымом зерно долго не портится. Молотят хлеб зимою, расчистя на реке на льду круг, а мелют на ручных мельницах, водяные построить не смыслят. По татарским местам степи дивны и леса крепки... Стали мы подумывать и на русскую сторону возвращаться, стали про дороги выспрашивать. Наехали на семь татарских станов, и на каждом стану по двадцать и более котлов насчитали. Был у них праздник большой – на конях скачут, в зурны играют, и борцы по кругу ходят, друг друга за кушаки ухватив. Стали нас угощать бараниной и пьяной аракой. «Хороши у вас кони, – говорит Фока Волкорез, – а у нас на Дону лучше». Осердился старшина татарский, однако – ничего, молчит. «Сильны и ловки у вас борцы, – говорит [104/105] Куземка Злычой, – а у нас на Волге сильнее». – «Того быть не может, – успоряет старшина татарский. – У нас такой силач есть: кулаком лошадь с ног валит». Раззадорился во хмелю Фока и кричит: «Давай своего борца! Я его на один кулак подниму, а другим ударю – и мокро будет». Выставили они своего силача, не так чтоб хорошего росту, но крепонек и жиловат. Схватился с ним Фока, прошел по кругу раз, прошел два, да, изловчившись, и шмякнул его об землю, – на том шкура лопнула, изо рта, из носу кровь хлынула... Нам бы тут схватиться да утекать, а Фока еще араки хлебнул и почал князей сибирских всяко лаять да атаманов своих донских выхвалять. Мы-де скоро придем и турнем вас из здешних мест... Татары сгребли нас, отвели в аул и поставили перед своим мурзой Карачею. Карача, обо всем татар дельно расспросив, велел нас пытать. «Сказывайте-де, что вы за люди есть?» Фоке бороду по клоку рвут – молчит. Мулгаю глаза выковыривают – молчит. Мне уши режут – молчу. А Куземка, чтоб ему ни на том, ни на этом свете добра не видать, с огненной пытки о всех наших тайностях поведал; поволокли нас с теми песнями к сибирскому султану Кучуму в город Искер... С пути, бог дал, удалось мне уйти здравым. Да не только татар, – и собак ихних перехитрил: закрестил вокруг себя место в болоте, кругом меня по болоту рыщут, а усов моих не видят, – весь в воде лежу, один нос наружу торчит, лопухом прикрыт... Зима доспела, а я, сирота, босоплясом бегу степями, бегу болотами да об лес всю морду ободрал. Бегу голодный. Палкой подбил сороку и съел ее сырую, мало общипав. Разрыв нору, крота задавил и, ободрав, съел. Потом из вогульской ловушки лису вынул, разорвал и съел... Жил у мугалов, жил у вогулов... Сколько горя хлебнул – того мне за ночь не пересказать, а вам не переслушать.