Гуляй Волга

На лесной поляне, над искрящимся ручьем – мольбище: груда белых вымытых дождями костей, увенчанные ветвистыми рогами высохшие головы оленей. Валялась старая, исклеванная птицами оленья шкура.

В зеленом сне стояла тайга. Ели да сосны изливали смолистый дух. Собаки, высунув горячие языки, скакали вокруг кедра, на котором резвилась белка, перелетая с ветки на ветку. Тишина была выткана нитями комариного звона.

На берегу охотники ставили костры, наводили котлы.

– Какие вести, Кваня? – спросил один другого.

– Воевал маленько... Хорошо.

– С кем воевал?

– С русскими воевал... Все стрелы выметал и убежал.

– Где твой брат?

– Убили брата... Заберу его жену, оленей, собак, нарту. Все заберу, буду богатый.

– Глупый! Завтра и тебя убьют.

– Ну-у-у! – свистнул Кваня. – Убегу на Конду. Я умный.

– Казаки и на Конде тебя достигнут да ум твой смоют кровью.

Из-за поворота реки вывернулся челн вождя Ишбердея. Под сильным ударом весла челн летел – на обе стороны с шумом разбегались волны. Вождь подплыл и, уперевшись веслом в дно реки, легко выпрыгнул на берег, прямо на сухое место; непокрытая голова его была охвачена пламенем первой седины; на левое плечо был накинут яргак из косматой шкуры дикого козла; на ногах кожаные, обшитые железом чулки; на поясе болтались пристегнутые ремешками – нож, огниво, игольник, остроконечная костяная бляха для чистки трубки и костяной, величиною в ноготь, идол.

Приветствовали вождя, припадая на одно колено. Шаман вывел в круг жертвенного оленя и, засучив меховой рукав, взмахнул клинком.

Олень

грохнулся. [112/113]

По нежной коже его, как рябь по воде, заструилась дрожь; трепетал воткнутый в сердце нож; и вот уже смертной пеленою, словно дымом, затягивает слезящийся тускнеющий глаз его, устремленный в чащу леса.

Собаки, поджав хвосты, отбежали.

Шаман выдернул нож да, наточив в горсть крови, хлебнул и заткнул рану пучком мха.

– Горе! – с тоскою и страстью воскликнул он, ударив в бубен, и, как чумной, закружился в быстром танце. – Горе вогулам!..

В хмуром молчании слушали охотники завывания шамана и далекий перестук топоров: то посланные на высмотры разведчики ударом обуха о ствол дерева, от жилья к жилью и от стойбища к стойбищу подавали условный знак о продвижении врага, – так жители тайги и болот на огромные расстояния за самое короткое время узнавали, рано ли казаки остановились на ночевку, где плывут да какого берега держатся.

Мрачно гудел бубен, созывая богов.

Прислоненный к пеньку болван – грубая, намазанная кровью морда – безучастно глядел дырочками глаз на беду племени.

– Горе! Горе вогулам!

Чуя беду, подвывали собаки.

Шаман упал, бубен откатился в сторону. Страшное лицо его было перекошено судорогой, клочья пены стекали по бороде. Собаки, задрав клыкастые морды, взвыли, жалуясь своему собачьему богу.

Вождь:

– Слушай, народ!.. Плывут... Закованные в железо... Харт-сали-уй... (Железные волки.) Несут нам гибель... Всех перебьют или навечно обневолят... Ихние собаки сожрут наших собак... Разрушат наши жилища... Сядут на наших реках, выжгут леса под пашни и отгонят зверя... Встретил я на Яскалбинском болоте Кучумова скорца. Зовет хан все ясачные племена заодно воевать против казаков. Богатые подарки сулит хан... Пойдем ли, вогулы, воевать? Отвечайте мне, я отвечу скорцу, скорец – хану.

Иные сурово молчали, иные вскинули копья с костяными и железными наконечниками:

– Война!

– Война!

Но вот заговорил старый охотник Якаш, и все притихли:

– Мы сильны силою, русские сильны пушканами. У нас – копье и лук, у них – огонь и железные стрелы. Старые боги не помогают нам, новых – не знаем. Как будем воевать?

– Как будем воевать! – подхватил молодой вогул и, приспустив с плеча овчину, невесть в который раз показал всем стреляную рану; на рану от жары уже наклюнулись черви. – Сами шайтаны помогают казакам. [113/114]

– Горе вогулам!

– Кориться?

– Нет, нет! Боги русских нашлют на нас болезни, а на оленей и собак наших – мор.

– Казаков мало, нас много... Думайте, старики, как бы напуститься на них с какой хитростью да перебить их, да попировать на ихних могилах.

– За ними след в след придут другие.

Седовласый Якаш воткнул копье в землю и сказал:

– Воевать не надо, бежать надо... Мы воевали с русскими в Лялинской волости, и они разбили нас, – там лег мой старший сын Хрокум... Мы напали на них у Большого Янцаевского озера, и они разбили нас, – там лег мой другой сын, Агалак... На Лобве и Косьве казаки разорили вогульские юрты и богов наших со смехом пометали в реку, – там лег мой брат Ебелко. Я остался один среди баб и детей. Убьют меня, кто их будет кормить?

– Я, – ответил вождь.

– Ты, Ишбердей?.. Ты сам рвешь из наших ртов и кормишься меж юрт наших. Весною мы мокнем по горло в ледяной воде, а ты со старшинами выбираешь из наших сетей самую крупную рыбу. Зимами мы гоняемся по тайге за зверем, а лучшие шкурки, добытые нами, ты, Ишбердей, своими руками отдаешь купцам в обмен за погремушки и сукна, в которые наряжаешь жен своих, да сыновей своих, да всю родню свою...

– Молчи, Якаш!