Читаем Гуляй Волга полностью

Гуляй Волга

И все трое припали над котелком.

Торг шумел

торг гремел. [41/42]

Со свистом и воплями шлялась по торгу буйная ватажка скоморохов, глумцов, чудесников и смехотворцев. Бороды мочальные, маски лубяные раскрашенные, плетенные из соломы островерхие колпаки и высокие, наподобие боярских, шапки. Гусляры на гусельках бренчали, гудошники в гудки гудели, а дудошники на липовых да камышовых дудках выговоры выговаривали. Иные в сурьмы выли, иные в накры и бубен били, иные кувырканьем народ потешали. А впереди-то в поддевке-разлетайке, легок на ногу, притопывал и на губах подыгрывал уклюжий плясунок Славка Ярец.

Народ за позорами валом валил.

– Рожа-то, рожа!

– Во, рожа! Всем рожам рожа.

– Хо-хо-хо, хо-хо-хо!..

– Гляди, Сысой, вот того ровно черти трясут.

– Свят, свят!

– Провальные.

– Ухваты ребяты.

– Га-га-га!

– Дивовище, брат...

Заскорузлые руки разматывали портянки, доставали из-под штанин черные медяки и кидали в бубен, с которым шел по кругу, кланяясь, ученый медведь.

Ватажка остановилась перед рыбной лавкой и в лад заголосила:

Уж как купчине Ядреюшке

Слава!

Чадам и потомцам евонным

Слава!

Рыбный купец Ядрей вынес игрецам тухлого судака.

– На игрища вы люты, на дело вас нет.

– Эка выворотил! – Ярец швырнул рыбину через голову купца в лавку. – Сам жри, урывай-алтынник!

Позоры принялись петь срамные песни и всяко охальничать, – девки и бабы от лавчонки и из всего рыбного ряда разбежались. Кривой и косоротый мальчишка-глумец ухитрился поджечь Ядрею бороду, после чего ватажка, взыграв, двинулась дальше.

Разъезжал по торгу верхом на раскормленной лошади сын боярский, Пантелей Чупятый, и потешался тем, что разбрасывал на все стороны польской чеканки серебряную и медную монету, которой, по слухам, он привез с войны два воза.

Народ кидался за деньгами в драку-собаку, рыча, давя и калеча друг друга.

Чупятый захлебывался смехом, щеки его были мокры от слез.

На помосте палач сек мужика.

Кругом тесно стояла притихшая толпа. Иные вздыхали и со страху крестились, иные, чтоб умилостивить палача, бросали на помост деньги. [42/43]

Кнут, расчесав мясо, с пристуком хлестал по костлявой спине, запавшие бока ходили, как у загнанной лошади. Стоны мужика помалу затихли.

– За что он его?

– За рыбу... Помалкивай, тетка!

– Забьет.

– Кровопивцы!

На голос заплакала баба

толпа загудела и придвинулась.

– Стой! – рявкнул угрожающий голос подвыпившего гусака бурлацкого Мамыки. Своим богатырским ростом он возвышался над всеми, кудри лежали на его непокрытой голове в три ряда, бобровая борода была полна репьев и соломы. – Стой, душегубец!

Народ качнулся, зашумел:

– Насмерть забьет.

– Всю шкуру слупил.

– Ахти нам, православные!

– Всех переведут...

Голова стрелецкий зыкнул на бурлака:

– Эй, борода, не баламуть народ!

– Я такой...

– Вижу, какой... Али сам захотел на кобылу лечь?

Мамыка промычал что-то невнятно и, оттолкнув стрелецкого голову, полез на помост.

Палач шагнул ему навстречу, кнутом играя.

– Куда прешь, неумытое рыло?

– Не костери, ты меня не кормил.

– Сойди прочь!

– Силой не хвалюсь, а тебя не боюсь.

– Цыц! – палач замахнулся.

– Ударь, попытай.

– Держись! Кнут хлеснул

еще хлеснул

и еще...

Мамыка стоял недвижно. Посеченная в ленты посконная рубаха сползла с его крутых плеч, хмельная улыбка блуждала на растерянном лице. Но вот он сердито засопел, маленькие соминые глазки его блеснули, и, вдруг повернувшись к палачу, глухо выговорил:

– Будя!

– Не пьешь! – распалившийся палач в ярости хлестал бурлака и по рылу, и по глазам, и по чему попало...

Мамыка шагнул, поймал своего мучителя за руку и, выломив ему руку в локте, крикнул:

– Бей приказных!

Покатились голоса: [43/44]

– Бей!

– Бей, чтоб не жили!

– На саблю да на пистолю – дубинки Христовы!

Мамыка, ухватив палача за ноги, бил его с размаху головой о столб.

– Дай ему!

– Ломи, ребята!

Под напором многих плеч помост затрещал и повалился.