Гулящая

Собрание бурно рукоплескало красноречивому председателю. Несколько гласных подбежали к Лошакову и, кланяясь, горячо благодарили его. Другие кричали с места: «Что нам еще слушать? Лучшего предложения не надо. Ставьте на голосование!»

Вдруг поднялся какой-то взлохмаченный человек в синих очках с окладистой бородой.

– Я прошу слова! – крикнул он зычным голосом.

– Тише, тише, господа! – сказал Лошаков. – Вы желаете говорить? – спросил он, ехидно глядя на бородатого незнакомца в очках

– Не надо! Не надо! – загудели гласные. – Мы наперед знаем, что услышим одни порицания.

– Позвольте, господа! – крикнул Лошаков, поднявшись. – Не будем пристрастны. Может быть, господин профессор, как гласный от крестьянского общества, скажет нам что-нибудь в защиту своих избирателей.

– Не надо! Не надо! – не унимались гласные.

– Да позвольте же, не могу я лишить его слова.

– Не надо!

Лошаков зазвонил.

– Господа! – крикнул профессор. – Я не стану долго истязать вашего внимания, скажу лишь несколько слов. Я думаю, господа, что мы прежде всего – представители земства, а не какого-нибудь одного сословия, почему я и полагаю, что останавливаться только на сословных вопросах по меньшей мере неделикатно...

– Мы уже слышали... Не надо! Голосуйте. Вопрос так ясен, что в прениях нет надобности.

– Вы не хотите меня выслушать. Но, господа, я считаю для себя позорным участвовать в таком собрании, где нарушается свобода прений, возбуждается сословная вражда, причем обвиняющая сторона не дает возможности обвиняемой сказать что-либо в свое оправдание.

– Не надо!

– Я слагаю свои полномочия и удаляюсь, – сказал оратор и, с шумом отодвинув стул, вышел из зала.

– Скатертью дорога!

– Помилуйте! Что это такое? Приходишь в собрание – одни свитки и сермяги. Вонь, грязь, просто сидеть нет возможности.

– Сами себе назначают содержание, какое желают хозяева!

– Налоги вводят, какие им заблагорассудится, не считаясь ни с законом, ни с доходностью. Да к тому же еще и воруют земские деньги.

Такие возгласы и выкрики доносились со всех концов зала.

– Ну как же, господа? Никто не желает высказаться? – спросил Лошаков.

– Что тут говорить?

– Баллотируйте, и все!

– Помилуйте, уже одиннадцать часов, меня в клубе ждут партнеры.

– Господа, садитесь. Сейчас поставлю вопрос на голосование.

– Зачем? Единогласно!

– Единогласно! – загудели кругом.

– Против никого нет?

– Никого.

– Предложение принято единогласно. Поздравляю вас, господа.

– Закрывайте заседание. Главное разрешено, остальное можно отложить до следующего собрания.

– Да, я думаю, господа, что нам следует отдохнуть. Вот только еще вопрос о Колеснике.

– На завтра! На завтра! Сегодня поздно. Пора в клуб.

– Объявляю заседание закрытым. Завтра прошу пораньше, часов в одиннадцать, – сказал Лошаков.

Через десять минут зал опустел. В вестибюле и у подъезда давка, шум, суета.

– Извозчик! Давай!

– Карету генерала Н.!

– Эй, давай скорее!

Грохот железных шин о камни мостовой, дребезжание рыдванов, цокот копыт и гул, как в пчельнике...

Полчаса спустя и здесь все затихло. Вскоре начали гаснуть фонари. Здание управы постепенно тонуло в ночном сумраке. Казалось, обитатели его испугались того, что здесь произошло, и спешили погасить свет.

Когда свет погас в последнем окне, из-за колонны высунулась темная фигура и зашагала по невылазной грязи прямо через площадь. В непроглядной темени ночи слышалось только хлюпанье воды в лужах и невнятное ворчанье. В конце улицы под тускло горевшим фонарем замаячила какая-то тень. Это была женщина в дырявом и грязном платье. Ее голову и плечи закрывала рогожа. Незнакомка подошла вплотную к фонарю и начала вытирать башмаки.

– Вот это грязь! – произнесла она гнусавым голосом.

– Эй ты, безносая! Башмаки чистишь? – окликнул ее другой охрипший голос.

Женщина в рогожке начала озираться.

– Что, ослепла? – снова послышался охрипший голос.

– Ты, Марина?

– Я. Иди сюда – здесь не так сечет.

– А ты что, лучше? Нос – как труба, а вся в язвах, – огрызнулась женщина в рогоже и поплелась через мостовую на другую сторону улицы.

– Здорово! – сказала ей какая-то фигура в платке.

– Здравствуй, – прогнусавила в ответ первая.

– Где так измазалась?

– Около земства. На площади такая грязища, еле ноги вытянешь.

– Заработала что-нибудь?

– Заработаешь! В такую ночь хоть глаза выколи. А ты как?

– Да и я так же. Тут шел один пьяный...

– Ну и что?

– Прошел мимо.

Некоторое время обе стояли молча у забора.

– Я еще сегодня ничего не ела, – сказала та, что в рогоже.

– Разве тебя кормят через день? – смеясь спросила Марина.

– Нет. Сегодня совсем не варили...

Женщина в рогожке вздохнула.

– А слышала новость? – спросила она немного погодя.

– Какую?

– Твоего в полицию повели.

– Пьяного?

– Нет. Он обругал панов в земстве. Такой шум там поднял, что за полицией послали, насилу его увезли на извозчике.

– Так ему и надо.

– Кучера говорили, что ему за это тюрьма грозит или Сибирь.

– Дай Боже мне избавиться от этого пьянчуги.

– А все же ты сегодня ела.

– Не за его счет. Я и водку пила, так что? Он бы из рук вырвал, если б увидел.

– Все же лучше. Знаешь, Марина, что я надумала.

– А что?

– Домой уйду.