Гулящая

— А вот мы сейчас узнаем. Надо обыскать, может, у нее деньги есть или документы. Ну и мерзкая! — сказал старшина и плюнул. — Кладите ее на сани и отвезите в волость.

— Нет, так не годится, — заметил писарь. — А может, она не замерзла? Может… Надо станового ждать.

— А верно, так и сделаем.

— Так, так, — сказал шинкарь. — А кто мне заплатит за то, что я не буду торговать?

— Разве она вход заградила?

— А кто пойдет в лавку?

— Не надо было такой навес строить. Она думала, что укроется там, да не выдержала, — сказал кто-то.

Шинкарь плюнул и, ничего не сказав, побежал в хату. Люди не расходились, гудели, строили догадки, дивились.

— Мы греха не совершим, если обыщем ее, — сказал старшина и начал рыться в тряпье. Немного спустя он вытащил какую-то свернутую вчетверо бумажку. Развернув ее, он прочел вслух: — «Крестьянка села Марьяновка Христина Филипповна Притыка».

— Христя! — крикнул Кирило. — Она, она! Вслед за отцом пошла. И он замерз, и ее не минула та же доля.

— Христя? Та самая, что у Колесника была? В усадьбе? — послышались голоса.

— Она…

— А нос куда дела?

— Допрыгалась.

— У всех гулящих — один конец.

Толпа начала редеть. Кто побрел домой, кто в церковь. Старшина и писарь уехали в волостное правление, приказав Кирилу стеречь труп. Усевшись на лавку, Кирило с грустью смотрел на обезображенное лицо Христи.

Вдруг послышались возгласы «Цоб! Цоб! Цобе!» и скрип полозьев.

Из-за угла тотчас же потянулся целый обоз. Медленно плелись волы, тащившие сани, нагруженные большими чувалами с зерном.

— Здоров, Кирило! — крикнул первый возница, оставив волов. — Ты чего тут сидишь?

— А вот стерегу замерзшую.

— Кто это?

— Христю знал, что у Колесника жила?

— А как же! Добрая душа была.

— Вот она и есть.

Возчики подошли ближе. Вышел и шинкарь — верно, подумал, не удастся ли сбыть проезжим полштофа. Начались расспросы, воспоминания о Колеснике и Христе.

— Он завзятый был, да она его сдерживала, — сказал Кирило.

— Как он плох ни был, а все же лучше, чем нынешний, — откликнулся один из крестьян. Он рассказал о том, что Лошаков сдал землю в аренду Кравченко. А тот — настоящий кровопийца. Давно ли погорел, а опять уже тысячами ворочает. — Вот его пшеницу в город везем.

— В город! — заворчал Кирило. — Все в город! Эту бездонную прорву никак не насытишь. Сколько ни давай, всего мало. И ее слопал, — он указал на Христю. — Какая девка была — здоровая, красивая. А попала в город, он из нее высосал все, что можно было, и вышвырнул замерзать под забором!

— Глупости ты плетешь, — сказал шинкарь. — А что бы мы делали без города? Куда бы свой хлеб девали? На то и село, чтобы хлеб растить, а город будет покупать. В селе — работа, а в городе — коммерция.

— Ох, чую, — вздохнув, сказал Кирило, — скоро твоя коммерция нас целиком проглотит.

Возчики задумчиво слушали этот разговор. Горькая крестьянская доля предстала перед ними во всей своей неприглядности.

— Ну чего, дядьки, задумались? Пора погреться, а то еще замерзнете. Налью вам полштофа. За провоз пшеницы, верно, хорошие денежки взяли.

Возчики только вздохнули и пошли к саням. Они везли пшеницу не за деньги, а в отработку. Кравченко сдавал им в аренду землю по десять рублей за десятину, и, кроме того, каждый арендатор должен был еще неделю бесплатно работать у него.

Лишь неделю спустя похоронили Христю. Сначала ждали станового, потом шло следствие, а там возник вопрос: как и где хоронить? Становой сказал — по-христиански, но батюшка не решился без письменного разрешения. Пока пришла бумага из уезда, неделя и кончилась. Похоронили ее по-христиански в самом глухом углу кладбища. Тут больше всех старался Федор Супруненко. Он бегал из хаты в хату, чтобы собрать на похороны. Кто что даст — старую рубашку, юбчонку, краюшку хлеба. Карпо Здор раскошелился и, перекрестившись, выложил целых два рубля. Люди говорили, что он мог бы и десятку пожертвовать — немало нажился на сиротском добре…

Федор поставил крест на могиле, а весной посадил вишневое деревцо. Чернявая Ивга болтала в шинке, что Федор, мол, не забыл свою первую любовь. Горпына ругала его.

— Чудна́я ты! Разве я это для себя делаю? Надо же позаботиться о христианской душе, — уговаривал он жену.

— Дурной ты, блаженный! Правду говорил покойный отец, что она тебя кошачьим мозгом напоила.

Федор, однако, продолжал делать по-своему. После смерти отца он унаследовал его имущество и стал бы совсем зажиточным, если б хозяйничал как следует. А то бросается от одного к другому — то портняжить принимается, то плотничать. Накупит инструмент, повозится с ним неделю-другую и бросит. Только к своей службе пономаря после смерти Христи относится еще более ревностно.

Ну, а другие?

Тимофея убили на войне. Оришка умерла. Кирило снова стал десятником в волости. Хотя он уже с трудом справлялся со своими обязанностями, но общество относилось к нему снисходительно, принимая во внимание его лета. Довбня умер в больнице. Марина и сейчас живет в той самой хатенке, в которой застала ее в последний раз Христя, и путается с кем попало.