Гулящая

Когда последнее окно погрузилось во мрак, из-за каменного столба, где желтел подслеповатый глаз фонаря, показалась чья-то фигура и зашагала по невылазной грязи прямо через площадь. В непроницаемой ночной темноте сквозь густую завесу дождя доносилось только хлюпанье воды под ногами да какое-то ворчанье - не то брань, не то жалобы. Но вот в конце улицы в желтом кругу света, который отбрасывал на землю фонарь, замаячила темная тень. Это была тень женщины,- как только она подошла к столбу, тускло горевший фонарь осветил юбку и длинную, всю в дырках кофту, подпоясанную веревкой. Головы не было видно,- до самых плеч она, как покрышкой, была закрыта ветхой рогожкой. Неизвестная подошла к фонарю и стала вытирать о столб грязные сапоги с кривыми каблуками и рваными голенищами.

- Ну, и грязища! - не то прогудела, не то просипела она.

- Эй, ты! Шлюха безносая! Обтираешься? - донесся до нее другой хриплый голос.

Рогожка завертелась во все стороны. Видно, обладательница ее не расслышала, откуда ее зовут.

- Ослепла, что ли, не видишь? - снова раздался хриплый голос.

- Ты, Марина? - прогнусавила рогожка, всматриваясь в темноту.

- Я. Иди сюда, на эту сторону: здесь не так льет.

- Сама, что ли, лучше: только, что нос, как труба, торчит, а небось тоже гнилая! - огрызнулась рогожка и побрела через улицу на другую сторону.

- Здорово! - приветствовала ее тоже женская фигура, покрытая платком.

- Здорово! - просипела рогожка.

- Где это ты была, что так ноги обтираешь?

- Да там, около земства. Грязища на площади - ног не вытащишь!

- Что ж, заработала?

- Какое там! Темно, хоть глаз выколи. А ты?

- Да и я так же. Шел тут пьяный оборванец.

- Ну?

- Мимо прошел.

Они помолчали, прислонясь к забору.

- Я сегодня еще ничего не ела,- уныло сказала рогожка.

- Разве евреи через день тебя кормят? - засмеялась Марина.

- Да нет. Сегодня просто ничего не готовили, шабаш.

- Я бы у них, чертей, и кугель съела.

Рогожка вздохнула.

- Слышала? - немного погодя спросила она.

- Что?

- Твоего в полицию повели.

- Пьяного?

- Да нет, панов в земстве обругал. Такой там шум поднял, что за полицией послали, насилу увезли его на извозчике.

- Очень хорошо. Пускай не напивается.

- Кучера говорили, что плохо ему будет. В тюрьму запрут, в Сибирь сошлют.

- Дай бог, все лучше, чем мне с пьяницей коротать свой век!

- А все-таки ты нынче ела, не голодна.

- Не он меня накормил. Я и водку пила, так что из этого? Он бы изо рта вырвал, если б увидал.

- А все-таки лучше. Знаешь, Марина, что я подумала?

- Что?

- Домой пойду.

- За каким чертом? Под забором подыхать?

- А тут не все равно? .

- Тут хоть у еврея служишь. А там - кто тебя пустит?

И они опять примолкли. Через минуту издалека послышался топот, шум. Пьяный не то кричал, не то затягивал песню.

- Слышишь? - спросила Марина.

- Слышу.

- Пойдем, а вдруг?..- Марина двинулась вперед, запевая тонким-тонким голосом:

Эх, кабы да муженек молодой

Да по хате походил бы со мной!

А рогожка вслед за нею дробно, как сухой ситник, затараторила:

Ой, гоп, ужин съели,

Запирайте, дети, двери!

Гоп! гоп! гоп!

и, схватив Марину за руку, стала отдирать трепака.

- Стой! Не шуми! Расшибу! - едва держась на ногах, крикнул на них пьяный и схватил за руку рогожку.

Марина, вырвавшись, побежала дальше. Рогожка осталась. Пьяный, наклонившись, не то что-то шептал ей, не те говорил сам с собою.

- Двугривенный не дашь, не пойду,- говорила рогожка.

- Что мне твой двугривенный? У меня денег куры не клюют. Вона! - И он хлопнул рукой по карману. Послышался звон медяков.

Через минуту они скрылись в темном переулке. Вскоре рогожка опять показалась.

- Марина! - крикнула она.

- Что! - откликнулась та издалека, от лавок.

- Поди сюда.

Марина подошла.

- Что? Заработала?

- Двугривенный. Пойдем выпьем да поедим.

- А его куда девала?

- Заснул у лавок.

- А денег у него не осталось?

- Бог его знает. Он вперед дал.

- Так ты, дура, сама не поискала?

- Ну его!

- Где он лежит? Я пойду,

- Ушел. Ей-богу, ушел.

- Врешь!

- Убей меня бог! - она так махнула рукой, что рогожка сдвинулась и упала на землю.

Она стояла под самым фонарем. Свет упал прямо на нее и осветил безносое лицо, мокрое от дождя, сморщенные губы, растрепанную голову.

- Вот еще тоже покрышка! - крикнула она и, подняв рогожу, снова накрыла ею голову.

- Пойдем, говорю тебе.

- Куда?

- А вон в шинке огонь горит.

И они молча пошли через улицу. Это были Христя и Марина, которую Довбня с пьяных глаз вытребовал к себе в губернский город.

15

На следующий день в собрании Лошаков громил Колесника на чем свет стоит. Если душа покойника еще летала по свету, то, прослушав речь Лошакова, она, наверно, прямиком отправилась в ад, чтобы в геенне огненной искупить те тяжкие грехи, которые откопал Лошаков в самой ее глубине: таких преступлений, такого срама не выдержала бы душа самого отъявленного головореза. Что ж до косточек, то они, верно, подскакивали в темном гробу, потому что и косточкам трудно покоиться в мире после столь красноречивого выступления.