Гулящая

А мороз все крепчал и крепчал, добирался сквозь дырки и заплатки до тела, щипал то тут, то там, лихорадка била ее, она уже не слышала рук, но все шла и шла, не останавливаясь... Вот уж и город кончается, перед нею широкий выгон. Снег сверкает то тут, то там, край выгона тонет в ночной темноте. Что ждет ее там: смерть ли внезапная, теплая ли хата? "Будь что будет!" - решительно сказала она и пошла дальше, следя только за тем, чтобы не сбиться с пути.

Но вот в темноте что-то блеснуло: то сверкнет, то погаснет. Уж не зверь ли это сверкает глазами? "А хоть и зверь, не пропадать же и ему с голоду!" И она пошла прямо на него. Недалеко и прошла... Зачернела хатка, в окне блеснул огонек. "Пойду, попрошусь. Неужто и сюда не пустят?" Она подошла к окну, прильнула к намерзшему стеклу,- только свет переливается в толстом слое льда, а что делается в хате, совсем не видно. Однако слышен говор. Христя постучала.

- Кто там?

- Пустите, ради бога, переночевать.

В хате притихли. Слышен только женский голос и низкий мужской.

Но вот загремел засов, дверь растворилась, и на пороге показался солдат.

- Чего тебе?

- Нельзя ли у вас переночевать? - спросила Христя.

- Эй, Маринка, женщина просится переночевать!

- Пусть идет себе. Нам и самим тесно! - отозвался из хаты женский голос.

- Марина! Неужели и ты меня выгонишь? - взмолилась Христя, узнав по голосу свою старую подругу.

- Кто это там такой, что меня знает? - изумилась Марина.

- Это я - Христя.

- Христя? Что это ты? Куда это?

Христя вошла в хату замерзшая, закоченелая. Сбросив лишнюю одежду, она поскорее забралась на печь, чтобы хоть немного согреться.

Марина сидела около маленькой лампочки и что-то шила; солдат, сидя напротив, перешучивался с нею и все дергал шитье. Марина сердилась, ругалась, подбирала шитье, а когда и это не помогало - колола солдата иголкой.

- Маринка! Заколешь! Вот черт! - в испуге кричал солдат.

А Марина тыкала ему в испуганную рожу иглой.

- Смотри! так и выколю глаз! Поддену на кончик и выну!

- Не коли, не дури! Не буду. Ну, говорят же тебе, не буду! Оставь! упрашивал ее солдат.

Марина снова принималась за шитье. Солдат, поглядывая на нее, как кот на сало, незаметно подкрадывался из-за лампы и дергал шитье... Наконец, иголка не выдержала. Солдат повалился на постель и покатился со смеху, а Марина только плюнула.

Христя не слушала и не смотрела, как они шутили, забавлялись, больше всего на свете радовалась она тому чудесному теплу, которое охватило ее на горячей печи. Она слышала, как оно незаметно входит в нее, разливается по телу, постепенно согревает ее. То рука нагрелась, ноги - как лед; а вот и ноги начали согреваться; сперва голова болела - и голова прошла; на душе у нее тихая радость, на сердце тепло и покой... Тихо подкрадывается сон, мысли путаются, тело охватывает истома... Христя не заметила, как заснула.

Проснулась она не скоро. Тишина, огонек мерцает. Посреди постели поближе к свету согнулась над шитьем Марина, вокруг никого не видно.

- Ты еще не ложилась, Марина? - спросила Христя, у подруги.

- Да что ты? Ничего не слыхала. Я уж давно встала, еще затемно. Крепко же ты спишь.

- Это я, так перезябла, заснула. Так уже рассветает.

- Скоро рассветет.

- Ох, ох! Собираться надо,- слезая с печи, сказала Христя.

- Куда?

- Да куда ж еще? В Марьяновку.

- По такому холоду? Нашла куда идти!

- Что поделаешь? Еврей выгнал... где мне зиму зимовать.

- А в Марьяновке где?

- Там своя хата.

- Как же! Она уж, верно, давно развалилась.

- Да старой уж нет. Еврей на этом месте шинок построил.

- Думаешь, еврей тебя пустит к себе?

- Тогда пускай сам отправляется к черту. Мое добро, от отца осталось.

- Какое там к черту твое? Ведь вы панские. В надел вам дали. Не стало вас - общество и передало ваш надел другому.

- Ты шутишь, Марина? - подняв на нее свое побледневшее лицо с какой-то пуговичкой вместо носа, спросила Христя.

- Зачем же шутить? Разве ты не знаешь? Христя умолкла, уставившись на свет удивленными глазами. Кажется, свет нисколько ей не мешает, так она впилась в него глазами, словно призывая в свидетели, словно спрашивая, правду говорит Марина или нет.

- Что на свет-то уставилась? Не вру, не бойся! - сказала Марина.

Христя вздохнула и отвернулась, Если мой надел отдали - Здор меня примет.

- На что ты нужна Здору? Посадит и будет на тебя любоваться?

Христя чуть не заплакала: это был горький намек на ее уродство.

- Что же мне теперь делать? - безнадежно спросила она.

- Что делать? Теперь уж ничем не пособишь.

И Марина и Христя - обе задумались... Христе виделись впереди безнадежные скитания - расплата за веселую жизнь, голод и холод в дальнем пути и, бог его знает,- может, внезапная смерть под забором... Перед глазами Марины стояла Христина доля, такая похожая и на ее долю; Марина чувствовала, что ее жизнь пошла по тому же скользкому пути... Пока она еще на что-нибудь годится. А там?.. Неописуемая злоба охватила вдруг обеих, они злобились и на себя за то, что так испакостили свою жизнь, и на людей, которые помогли им ее испакостить.

- Так, говоришь, ничем? - позеленев, спросила Христя.