Гулящая

Звонким и сочным голосом она пела про тринадцатилетнюю прачку, как позвали ее к сударину-барину стирать сорочку, – это была одна из тех песен, которыми кафешантанные певички услаждали слух барам, пьяным купцам и купеческим сынкам. Свои песни Наташа дополняла выразительными жестами и взглядами. Слушатели млели. Казалось, они забыли обо всем на свете, и владела ими одна похоть, о которой рассказывала певица. Когда она начала жестами показывать, как она стирала сорочку, поднялся бешеный рев. К нему присоединились рукоплескания, топот сотен ног, – казалось, что от этого неистового грохота треснут стены и обвалится потолок. Певица несколько раз поклонилась во все стороны и опустилась на табуретку.

Барышни скромно потупили глаза, а их кавалеры, плотоядно улыбаясь, говорили: «Настоящий бесенок!» – и целые охапки цветов полетели к ногам певицы. Некоторые, протиснувшись к сцене, сами протягивали ей цветы. Она брала их, церемонно кланяясь. «Шампанского!» – послышался громкий возглас. Официант подал на подносе вино одному панычу; тот взял его и со своей компанией направился к певице, и там начали выпивать за ее здоровье. Она и сама отхлебнула из одного бокала и со всеми приветливо чокалась.

А что же наши земляки? Кныш смеялся и слегка подталкивал в бок Рубца, который, краснея, отмахивался от него обеими руками.

Проценко пристально следил за певицей, не отрывая от нее горящих глаз, она притягивала его словно магнит, а Колесник вертелся как ошпаренный, хлопая себя руками по животу, и говорил:

– Ох не выдержу! Ей-Богу, не выдержу!

Он так и не выдержал. Дождавшись, когда народ разойдется, он соскочил на землю и пробрался к сцене.

– Наташа! – окликнул он певицу.

– Что, папаша? – лукаво улыбаясь, спросила та.

– Можно вас просить поужинать со мною?

– С удовольствием, – ответила Наташа, протягивая ему пухлую белую руку. Все только глаза вытаращили от зависти, глядя, как Колесник повел через весь зал Наташу к отдельным кабинетам, находившимся сбоку.

– Человек, карточку! – крикнул Колесник, торжествующим взглядом окинув публику. Затем он вместе с Наташей скрылся за толстой портьерой.

По залу прошел громкий говор. Знай наших! Откуда взялся сизый голубь и оставил на бобах воробьев!

– Вот и полюбуйся. Старый, а меткий!

– Уж этот Колесник! Куда ни сунься, а наш пострел везде поспел.

– Еще бы! Куда девать земские деньги, что сами в его карман плывут?

– Вот почему разваливаются наши мосты и гати.

– Пойдем отсюда. Тут дышать нечем, – сказал нахмурившийся Проценко и направился к беседке.

Кныш и Рубец последовали за ним, расхваливая Колесника за его смелость и удачливость.

Проценко молча пил чай, все время подливая в него красное вино. Когда они наконец вышли, Рубец и Кныш были багровыми, как спелые арбузы, а Проценко сильно побледнел. Ноги у него заплетались.

– А вот и Колесник! – сказал Кныш, заглянув в раскрытое окно отдельного кабинета.

Колесник и Наташа сидели на плюшевом диванчике около небольшого столика, на котором было наставлено много всякой снеди и бутылок. Обняв Наташу, Колесник прислонился головой к ее плечу и, казалось, дремал, а она его хлопала по щеке.

Проценко первый приблизился к окну.

– Здравствуйте, мамзель! – сказал он.

– Здравствуйте, мосье! – ответила Наташа, пристально взглянув на него.

– Мы, кажется, знакомы. Я где-то видел вас.

– Спросите у Пистины Ивановны! Она все расскажет! – отрезала Наташа и, быстро поднявшись, опустила штору.

Проценко, словно пораженный громом, долго не мог прийти в себя. Он готов был броситься в окно и разбить голову этой шлюхе. Но Кныш, заметив его состояние, поспешно оттащил Проценко от окна.

– Дрянь… и смеет так отвечать! – крикнул Проценко.

А из-за шторы донесся звонкий голос:

– Папаша! Папаша, поедем к тебе.

Вскоре после этого все увидели, как пьяный Колесник, взяв под руку Наташу, повел ее к выходу, кликнул извозчика, и они уехали.

– Кого это она назвала? – допытывался Рубец у Проценко, который ходил по саду точно в воду опущенный. – Мне послышалось – будто имя моей жены.

– А так, сдуру сболтнула первое, что ей взбрело в голову, – сказал Кныш. – Разве эти шлюхи о чем-нибудь думают?

Проценко не проронил ни слова. Вскоре он позвал официанта, расплатился с ним и ушел домой. Идя по затихшим улицам, он невольно вновь задумался над словами арфистки. «О какой она Пистине Ивановне говорила?» Кроме жены Рубца, у него не было больше знакомых женщин с таким именем. Он действительно когда-то заигрывал с женой Рубца, но откуда ей это известно. Колесник успел рассказать?

И, дойдя до дому, он с такой силой дернул звонок, что по улице покатилось эхо.

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Номер! – раздался окрик Колесника в вестибюле лучшей гостиницы, куда он вошел вместе с Наташей. Ее лицо было закрыто густой черной вуалью.

– Семейный?

– Конечно. Видишь – я не один.

– Пять с полтиной.

– Веди! А не запрашиваешь?

– Да я так. Кому как угодно. Может, дорогой будет, есть и подешевле, – оправдывался лакей.

– Веди! – проговорил Колесник.