Гулящая

Лакей повел их по тускло освещенному коридору. Он побежал вперед, а Колесник неторопливо следовал за ним, ведя под руку Наташу и громко скрипя сапогами.

Дойдя до одной двери, лакей открыл ее ключом и зажег свет.

– Этот? – спросил Колесник.

– Самый аристократический, – сказал лакей.

Стены были оклеены голубыми обоями; на дверях – тяжелая голубая портьера, на окнах – узорчатые занавеси; мягкая мебель с голубой обивкой довершала обстановку, и весь номер производил впечатление уютного голубого гнездышка. Большое зеркало в бронзовой раме, в котором отражалась комната, словно удваивало ее. Колесник грузно опустился в кресло и начал оглядывать мебель.

– Красиво, черт побери! – сказал он.

– А спальня где? – спросила Наташа.

– Вот, – указал он на другую портьеру, тщательно прикрывшую боковую дверь.

– Посмотрим, – сказала Наташа и скрылась за портьерой.

Лакей понес за ней свечу.

– Ничего, хорошо, уютно, – вернувшись, сказала она. – Только, друг мой, еще так рано – не напиться ли нам чаю?

– Самовар! – распорядился Колесник. Лакей мигом убежал, и только слышно было, как стучат в коридоре его тяжелые башмаки.

– Это я, папаша, так, чтобы не дать лакею понять, что я не твоя жена.

– О, да ты лукавая! – сказал Колесник, погрозив ей пальцем.

Наташа начала его тормошить, да так, что он совсем запыхался.

– Хватит! Хватит! – взмолился он.

– А твоя жена жива? – спросила Наташа погодя. – Она живет в городе Н…?

Колесник с удивлением взглянул на нее.

– Кто тебе это сказал? – спросил он.

Она захлопала в ладоши и, засмеявшись, сказала:

– Ты думаешь, я твоей жены не знаю? Я все знаю. А как я отбрила сегодня Проценко!

– Так ты и Проценко знаешь?

– И Проценко, и Рубца, и Кныша. Всех вас, чертей, знаю как свои пять пальцев.

– Откуда?

Она неестественно засмеялась.

Лакей принес самовар. Пока он расставлял посуду, Наташа была сдержанной и молчаливой, а когда он ушел, снова начала хохотать. Потом заварила чай, принялась мыть и перетирать посуду. Ее розовые пальчики, как мышата, бегали и мелькали перед глазами Колесника.

– Так почему ты все это знаешь? – спросил Колесник.

Она словно не слышала его вопроса. Оттопырив губы и моя в полоскательнице стакан, она тоненьким голоском замурлыкала веселую песенку – тру-ля-ля, тру-ля-ля…

– Ты слышала?

Наташа грустно взглянула на Колесника и тяжело вздохнула. Потом вытерла стакан, прошлась по комнате и, остановившись перед Колесником, произнесла задыхающимся голосом:

– Я вина хочу. Вина!

– Так почему ты раньше не сказала?

Схватив звонок со стола, Колесник неистово зазвонил.

Прибежал лакей.

– Вина! – крикнул Колесник.

– Красного, – шепотом прибавила она. – Я люблю с чаем пить.

Колесник добавил:

– Да хорошего, старого, и бутылку рому.

– Я думала, что ты не согласишься, – сказала она, когда лакей ушел.

– Для тебя? Проси все, что хочешь. Ты думаешь, что я стану скаредничать в мелочах?

– Люблю молодца за нрав, – сказала она. – А что деньги? Человека за них не купишь. И я такая. Сколько через мои руки прошло всякого добра? А где оно? Раздала. Все, что было, то сплыло. Однако – живу.

– Ну, я своего не упущу, – сказал Колесник, – благодаря глупым панам, выбравшим меня в члены, я теперь могу спокойно жить. Хоть, может, и больше не выберут, а Веселый Кут и две тысячи десятин кого угодно успокоят навек. Буду теперь хозяином.

– Ты купил Веселый Кут?

– Да.

– Это недалеко от Марьяновки?

– Тот самый. А ты откуда Марьяновку знаешь?

Она только вздохнула. Лакей принес вино, ром, поставил на стол и бесшумно скрылся.

– Ты что, из тех краев? – спросил Колесник.

– Много будешь знать – скоро состаришься, – ответила она, придвигая к нему стакан чаю, наполовину смешанного с ромом.

– Да… Эх! Кабы сбросить двадцать лет… а то одно только горе, – сказал Колесник.

Наташа с жадностью принялась пить. Чай, наполовину разбавленный вином, утолял жажду. Осушив стакан, она сказала:

– Я еще буду пить.

И налила еще больше вина в стакан. Медленно отхлебывая обжигающий напиток, она все больше краснела, – хмель заметно сказывался и на ее лице, и в движениях, и в разговоре.

– А ну, пройдись по одной доске, – сказал он, смеясь.

– Думаешь – не пройдусь? Так вот же тебе! – Схватив свечу, она поставила ее на пол. Потом, подняв еще выше свое короткое платье, медленно зашагала. – Гляди же! – крикнула она.

Она мелкими шажками прошлась по комнате. Потом закружилась вокруг него и в изнеможении упала. Он с трудом поднял ее и положил на диван.

Колесник долго хлопотал, пока удобно устроил ее. Он принес подушку из спальни, положил ей под голову и уселся рядом. Как белая лилия, лежала она, затянутая в черный бархат. На лбу выступили капельки холодного пота, высоко и порывисто подымалась грудь, точно ей не хватало воздуха.

Долго она лежала совершенно неподвижно, потом открыла глаза и тяжело вздохнула.

– Ох! Закружилась я, – произнесла она тихо и снова закрыла глаза.

– Не надо было столько пить, – укоризненно произнес Колесник.