Гулящая

Дома ей стало еще тоскливей и безотрадней. Она почувствовала себя в позолоченной клетке. А тут еще Оришка пристает с разговорами, допытывается, понравилось ли ей в Марьяновке.

– А как же? Понравилось, – ответила Христя, чтобы отвязаться от назойливой старухи.

Да не так-то легко от нее отделаться.

– Что в ней теперь хорошего? Поглядели б вы на нее лет тридцать назад, когда еще панщина была и сам пан жил в селе. Эх, и лилось тогда в панском дворе – хлеб свой, и выпивка, и музыка… Ешь, пей вволю, а гуляй хоть до упаду! И народу тогда меньше было, и люди лучше. Все вместе, друг за дружку держались. А если кто собьется с пути – пан всегда на страже. Тогда уж виноватому пощады не будет.

И Оришка начала весело рассказывать о том, кого и когда пороли на конюшне. Кого отдали в рекруты. Как одной женщине за кражу молока присудили всю жизнь носить на шее ковшик, который специально заказали гончару. Как мать чернявой Ивги, когда пан дознался, что она пошла к венцу не девушкой, остригли, вымазали дегтем, утыкали перьями и голой водили по селу. Люди говорили, что оттого и дочка у нее черной уродилась.

Страшные были эти Оришкины рассказы. Христя ужасалась, слушая их, а Оришка – хоть бы что… Глаза ее горели от радостного возбуждения. Ей, видимо, приятно было вспоминать молодые годы и все эти случаи, от которых у Христи стыла кровь.

– Вот как жили в старину! И хорошо! Было кому людей от греха удержать. А теперь все расползлось, как изношенная одежда. Не найдешь, где рукав был, где пола, где спина. Все пошло вразброд. Все люди врагами стали… друг друга подстерегают, как бы обдурить, облапошить, провести. Не разберешь в такой сутолоке, кто свой, кто чужой. Все чужие, каждый сам по себе.

Так рассказывала Оришка, сидя с Христей в столовой и потягивая сладкий чай. Христя молчала, слушала, и перед ее глазами возникали страшные картины былого, еще более тяжелого, чем то, что ей пришлось пережить. И казалось ей, что жизнь с незапамятных времен была бесконечной цепью горестей и утрат сотен тысяч людей, обойденных судьбой. Некогда этой судьбой распоряжались одни паны, а теперь… теперь богатые купцы, мироеды, накопившие деньги всякими правдами и неправдами, и содрали они это богатство с того же бедного люда.

– Что ты тут мелешь глупости? – сказал Кирило, входя в комнату.

– А тебе какое дело? Сам дурной и других по себе судишь, – огрызнулась Оришка.

– Где ж там, раскудахталась, что при панах лучше было; сидел я на кухне и слушал, так аж нудно стало. Пойду, думаю, хоть остановлю ее.

– Конечно, при панах лучше было. Ты жил где-то на отшибе, вдали от панского двора, и ничего не видел. А пожил бы ты на дворе, посмотрел, как там все было. Где теперь такое отыщешь?

– Что гоняют по селу с ковшом на шее мать за то, что она для своего голодного ребенка взяла кружечку молока у пана? – спокойно произнес Кирило.

Оришка презрительно взглянула на него.

– Так и надо. Не воруй! Теперь так не наказывают, зато и воровство пошло повсюду. Кто теперь не крадет? Даже малое дитя и то норовит стащить, что плохо лежит.

– А мажут вас дегтем, как мать черной Ивги? – спросил Кирило.

– Зато и гулящих расплодилось видимо-невидимо, – гаркнула Оришка.

Христю точно острым ножом полоснуло по сердцу. «Гулящая!» – так и стучало молотком в ее голове. И она теперь тоже гулящая. Да, да! Шатается по белу свету без пристанища, от одного к другому…

– А разве тогда их мало было? – спрашивает Кирило.

– Да не так. А сейчас – не успеет на ноги встать, еще материнское молоко на губах не обсохло, а она уже с солдатами водится.

– Теперь хоть сама водится, а тогда силой вынуждали.

– Да не было того, что теперь, – под забором сдыхают как собаки, шляются.

– Ты лучше скажи, что виной этому ваша утроба ненасытная. Удержу нет на вас! Тогда вас насильно заставляли, так вы хоть с плачем шли, а теперь еще и смеетесь.

– Врешь, постылый! Тьфу! Путного слова сказать не можешь! Хоть бы панночку постыдился. – Оришка вскочила и побежала вон из хаты.

– Вот тебе и на! – Кирило развел руками. – Простите меня, панночка. Совсем дурной стала баба! Ей, может, одной хорошо было с панами, так она думает и всем так. И теперь, правда, очень трудно жить, но знаешь, что никто тебя арапником не отстегает на конюшне. Бывает голодно и холодно, зато хоть вольный. Живи, как знаешь.

– Но тогда надо было одного пана остерегаться, а теперь много их развелось, панов разных, – промолвила Христя.

– Так оно и не так. Тогда шкуру берегли, а теперь только карманы. Вот в чем дело.

Христе теперь казалось, что жизнь не так уж плоха, как это изобразила Оришка. Раньше ей такие мысли не приходили в голову. Она чувствовала себя так, словно стала на много лет старше, на голову выше остальных людей, и озирала мир с горной вершины.

– Может, выпьете стакан чаю? – предложила она Кирилу. Ей хотелось подольше быть с этим ласковым и спокойным человеком.

– Если уж вы так добры, панночка, то выпью стаканчик.

– Садитесь. Я сейчас.

Христя налила стакан чаю.