Гулящие люди

– Обыкла я к крови… в разбой, што ли, уйти?

– Разбой ништо, да тебе не жизнь.

– Эх, и горемышная моя жисть, страшная, сама знаю… ох, и знаю я! – С лица могучей девки закапали слезы на стол, запыленный, замаранный углями лучины. – Некуда деться от окаянного житья! – Она разогнулась, сбросила на пол шапку убитого холопа. – Чует сердце – возьмут! Он, старый бес, тверезый таит да приказывает, а хмельной завсе Москвой грозит…

– Зачем плакать тебе? Поди, смерть не раз видала.

– Били по мне с карабинов, пулей дважды бок ободрало, плечо тож…

– Мое дело сходное с тобой: давай – не зря встретились! – идти вдвоем против злого сатаны!

– Зрака его боюсь! Прослышит, вызнает помыслы – сожжет нас обоих, грозил уж…

– Ну, лжет! Мы его раньше кончим!

– Помехи к тому много: стрельцы, дворецкой волк, да из холопишек уши, глаза и языки имутся…

– Если с тобой заодно, то всякую помеху уберем с пути.

– Убить его? Нет, и думать страшно…

– На грабеже людей убивать не боишься, а тут чего оробела – старую сатану с шеи стряхнуть? Как пылинку смахнем!

– Дрожь меня пронимает, ой ты!

– Мы начнем так: холопей, кои тебя подмяли, не тронь, за нас пойдут… тех, что закованы, пока не добрался до них воевода, отпустим.

Тот же соглядатай из холопов ушел к своим, сообщил:

– Колодник Гришка за нас!

– Ну?

– Из желез, сказывает, отпустить до воеводиной работы с ими.

– Ай, Гришка! Ты поди к окну!

– Могила готова, несем товарыща зарыть!

– Думай и знай, Домна, – холопи за нас, да сидельцев тюремных спустим.

– Холопи своевольны, двуличны, и мало их: нынче без того битого – девять.

– В тюрьме у нас пятнадцать! Есть един силой в меня, да ты не явно, втай, иного кого келепой мазнешь…

– Думать велишь – думаю: убьем старика, а как орудье наше скроешь от сыщиков? Наедут, дело зримое и страшное. Може, зачнут кого крест целовать, а кого и к пытке приводить, – оговорят!

– До того не допустим. Я слышал, ты дворецкому наказывала звать помещиков к воеводе?

– Велено стариком – сполнила, звали.

– Когда пир зачнется?

– Три дня помешкав…

– Гулять будут крепко, я чай?

– Упьются, ежели со стариком не будут споровать!

– В дому есть вино, кое с ног сбивает?

– Чего у воеводы нет? Есть.

– Как во хмелю будут, занеси им того вина и в караульную избу стрельцам занеси же: «воевода-де послал!» Стрельцы упьются, я тогда тюрьму выведу. Кто не пьет – свяжем, за печь забьем.

– Первое, брать надо богорадного да дворецкого – не бражники, сполох подымут.

– Теперь вижу – добро с тобой, Домна! Помещиков пьяных покидаем в подклет, запрем… мужиков-правежников спустим – поняла дело?

– Ой, понять – все поняла! В каком только образе я тут буду?

– В своем и настоящем! Отпускную тебе я напишу, пьяного воеводу заставим подписать, подпишет – наши в лес, а ты – хозяйка! Не дрожи… наедут с Москвы – плачь да кланяйся и говори: «увели отца воеводу разбойники!» – отпускную им в нос сунь!

– Кривить душой, лик менять худо могу, не обыкла… Заметив мелькнувшую голову холопа, Сенька, пригнувшись к окну, крикнул:

– Сделали дело – уходи прочь!

– Чуем, товарыщ!

Девка терла ладонями побледневшее лицо.

– Ой, и задумал! А как не задастца?

– Не задастца? Стрельцов побьем – оружны будем. Дворецкого и богорадного уберем. Тебя возьмем с собой, переправим за Волгу в село, подале от Ярослава, – искать тебя некому.

– А воевода?

– Будет ли нет удача, воеводе живу не быть!

– Ой, страшно, Семка!

– Теперешняя наша жизнь с тобой страшнее того, что сделаем! Давай поцелую тебя, как сестру, будем спасать от гроба свои головы.

Сенька встал, нагнулся к лицу Домки, она, отворачиваясь, сказала:

– В тебе тоже, как в холопях, бес бродит? – Улыбнулась сумрачно и прибавила: – Целуй!

Сенька поцеловал ее в губы.

Встали, сняли факелы. Домка подняла из-под стола свою железную шапку, скрутив волосы в тугой узел, спрятала под шапку. Выходя из избы впереди Сеньки, спросила:

– По делу старику што молым?

– Огни по берегу Волги, многи лодки – у огней рыбаки!

– Эй, парни! – крикнула Домка, садясь в сумраке на коня. – За обиду на вас не сыщу! Вы воеводе ничего не скажете про Тишку.

– Ладно, Домна Матвевна!

– Скажем – сбег от нас.

Ватага на конях повернула обратно.

В пристройке дяди своего, пономаря церкви Ильи-пророка, Улька вымыла и вычистила. Пристройка старая, на половину окон вросшая в землю. Из засиженной конуры пономаря в пристройку надо было спускаться вниз ступеньки четыре. Теперь здесь Улька чистую постель имела и вещи свои тут же прятала. Сегодня, как почти каждое утро между утреней и обедней, пономарь сошел к своей племяннице для «поучений». Старик, воняя рыбой и луком, сел на лавку у «коника». Улька что-то шила, придвинувшись к тусклому оконцу. Пономарь покряхтел, заговорил:

– Чуй-ко меня, племяшка!

– Слышу, дядя!

– Скажу тебе – ты попусту бьешься, волочишь еду тому потюремщику… Питать его тебе силушки не хватить! Кого наш воевода взял да заковал, то это уж, верь мне, надолго…

– Что ж, по-твоему, заморить его там?