Гулящие люди

За маленькой дверкой спальни, слыша свое имя, остановилась Домка. Из спальни боярина шли лестницы на поварню, в подклеты и конюшни, а также на случай опасности и дверь в сад.

Подслушав, что кричал о ней воевода, Домка похолодела и чуть не уронила из сильных рук тяжелую серебряную мису с кушаньем. «Делала, как Сенька учил… боялась – надо делать смелее, и все!» – мелькнуло у нее в голове.

Дворецкий разливал вино, бойко подносил гостям. Принесенное Домкой кушанье торопливо рыл на серебряные тарелки лопаточкой из мисы. Домка вино и то, что приносила, молча ставила в углу на дубовый обширный стол. Дворецкий, беря от нее принесенную мису, сказал:

– Сам я вина не пью, не пробую, а ты не сплошись, баба, берегись дать вина из бочек, кои в углу собинно стоят, – зелье в ём! Оно не этим гостям поноровлено, а ворогам воеводским.

– Знаю, дедушко, цежу из висячих.

– Я потому – што зело скоро хмелеют гости… и наш как в мале уме стал.

– Мир у их седни с воеводой… пьют на радостях. Ты без меня управишься ли? За поварятами гляну да двор огляжу.

– Поди, поди… управлю един! Пить стали как бы и не гораздо.

Еще раньше Домка улучила время, вызвала в подклет трех бойких холопов, двое из них были раскованы, выпущены из приказной избы, а третий – бывалый с Домкой на грабежах.

– Тое вино, парни, несите стрельцам! Воевода сказал: «Пейте, начальников над нами седни нет…» У воеводы нынче пир на радость всем…

Домка отпустила три больших бочонка и еще на три указала:

– А эти три дайте, когда то кончат. Один бочонок стрельцам, два сторожам – в тюрьму.

– Спроворим, могнуть единожды, Домна Матвевна!

Теперь, сказавшись дворецкому, Домка накинула на плечи сверх саяна киндяшный кафтан, вышла на двор проверить задуманное… В сизом сумраке двора в углу не то храпели люди, не то кони хрустели овсом у колод. «Добро и то, што помещичьи кони не в конюшне…» – подумала она. В углу двора – густые, помутневшие в тумане хмельники. За ними у тына шумят и маячат на водянистом фоне неба вершинами вековые деревья. Оттуда навстречу Домке двинулся, шаркая по песку посохом, черный монах. Подойдя, переждав шум деревьев, сказал тихо:

– Домна!

Домка не узнала голоса, вздрогнула. Он прибавил:

– Петля с нашей шеи пала…

Вглядевшись, Домка поняла:

– Ой, Семка, дрожу вся и… делаю…

– Делай, как зачала… Стрельцы спят… остойся, услышишь храп…

– Ох, то еще не все!

– Карабины с них снял – кинул в яму за тын… пистоли, сабли в углу у хмельника, нашим пойдут…

– Стрельцы ладно, сторожа как?

– Холопи, кои уйдут с нами, мне довели, что сторожа, как и стрельцы, пьяны…

– Спеши, Семка! Помеха кая есть?

– Убрать надо пуще стрелецкого десятника – злой пес, не пьет вина… Домна, а наверху что?

– В терему мертвецы, кроме дворецкого… Помни: кого рыну с лестницы – кончай!

– Уберем! Ночь пала лучше не надо – с розлива туманов тьма…

– К тюрьме, Семка! Видеть хочу, што там.

Из загрязненного тюремного рва подымались тинные запахи. Смутно и хмуро кругом. Впереди Домка, сзади высокий черный с посохом перешли мост, пролезли в черные мало открытые ворота. Близ ворот в густом сумраке, без единого огня, караульная изба бубнила пьяным говором. Кто-то пел:

Ходи изба, ходи печь!
А старухе негде лечь…

В сенях избы слышался строгий окрик:

– Не петь, пьяные черти! Эй, стрелю!

Перед дверями тюрьмы на корточках богорадной сторож возился с фонарем, ворчал:

– Кой бес, прости владыко прегрешение, фонарь сбил? Двор да тюрьма в тьме утопли.

– Дедушко, а ты бы сторожей помочь звал…

– Хто тут? Ты, Матвевна? Сторожа, матку их пинком, забражничали, а как? – не пойму… Языки деревянны, зрак тупой…

– Да… поваренок доводил мне – стрельцы вино с подклета брали…

– Мы-то с тобой, Матвевна, моргали чего? Кому верит воевода? Тебе да мне!..

– Некогда мне – я с гостями наверху!

– Не ведаю вины, а с меня сыщут… Дай Бог, штоб нонешной пир нам кнута на спину не припас.

Сенька медленно подошел.

– Тут кто черной с дубиной?

– Аз иеромонах смиренной… Не дубина, сын мой, – посох… обитель благословила им.

– Я не благословляю. Ставь к стене. Пошто идешь?

– Его, дедушка, веду я… У тебя старцы есть, так один лежит при конце живота… Сказали…

– Утром зрел – и будто оба целы были.

– А заодно довести пришла… проведала я через холопов – из тюрьмы старцев с подоконья лаз роют!

– Ой, Матвевна, такое статошно… погнило с окон, и окна вросли. Думал уж я… Пойти глянуть неотложно… Огню надо. Э-эй, власть, неси-ко свет да ходи со мной и ты, оружной, эй!

– Слышу!

С зажженным факелом в левой руке, с пистолетом в правой из распахнутых дверей караульной избы вышел стрелецкий десятник. Поблескивая выпуклыми глазами, тряся бородой, громко и сердито говорил:

– Сменить тебя надо! Стар ты – не назришь своих слуг и грозы на них не держишь. Меня задержали дела в приказной избе, а ты распустил всех и не ведаешь, кой черт опоил весь караул? Своих в бока пинал – не встают, а твои с ног валятца.

– Воевода, робятко, сказывают, указал пить!

– Воруют! Лгут!.. Пошто идешь в тюрьму, патрахель?

– Старца напутствовать… лежит – позвали.

– Дай, богорадной, я отопру!