Гулящие люди

– А не, робятко, сам я с ключами… сам!

– Хорошо, сидельцы смирны, а то бы городовых стрельцов звать пришлось…

Богорадной отпер тюрьму.

– Идем… они меня знают, завсе один хожу!

Домка сказала:

– Так, дедушко, проведай ладом, мне потом скажи, а я пойду.

– Поди, баба, мы без тебя…

Когда Домка ушла, десятник поглядел ей вслед:

– Кругом шиши… Людишки што ни день шатки… воевода свое думает и не бережетца… Я бы и эту воеводину слугу нынче припек, уж не она ли заводчица?

– Гляди под ноги, служилой, порог худой… Она у воеводы первая, зря клеплешь…

– Пущай первая… а как завтра здынетца воевода, идем к ему да кого надо возьмем на пытку!

– Свети-ко! Сенцы погнили, мост дырявой.

– Знаю, у него палачей нет, так я из стрельцов подберу. Заводчика, хто опоил службу, сыскать надо!

– Дай огню! Еще замок да замет сымем.

В тюрьму вошли трое – Сенька впереди, богорадной за ним и третьим в шапке с заломленным шлыком, с огнем в руке десятник. Десятник, нахмурясь, водил глазами по сумрачным лицам сидельцев, кричал, тряся бородой и поблескивая дулом пистолета:

– Прочь от дверей! Чего сгрудились?! Сесть на лавку, стрелю-у!

Тюремные сидельцы покорно попятились в сумрак избы. Медленно прошли большую избу. Стрелец не давал сзади идти ни Сеньке, ни богорадному. Он держал наготове пистолет, а за кушаком у него торчали еще два. Богорадной вывернулся из-за Сеньки, открыл дверку в тюрьму старцев и бойко шагнул на огонек церковной свечки.

Десятник, отстранив Сеньку, занес ногу шагнуть, но Сенька дернул Кирилку за полу рядна. Кирилка крепко взял за локоть десятника: «Остойся, власть!» – другой рукой припер дверь к старцам.

– Дам те хватать!

Стрелец скользнул пальцем по курку, но выстрелить не успел. В руке Сеньки из-под мантии сверкнул нож.

– О-о-и-й!

– Душу твою, баран! – сказал Кирилка, он быстро и ловко придержал за локоть падающего десятника. Переменив руку с локтя на воротник, вынул из ослабевшей руки факел, осветив близко лицо убитого.

Пистолет десятника стукнул о пол. Сенька вынул нож из убитого, воткнутый по рукоятку в спину с левой стороны. Когда вынимал нож, то по телу убитого коротко прошли судороги. Кровью марало пол и кафтан стрельца.

– Бери факел!

Сенька принял огонь. Кирилка поднял теплого десятника, марая руки, сунул между печью и стеной на нары.

– Я вовремя встал с места, теперь ты отдохни тут же!

Богорадной сторож в избе старцев заботливо ползал под лавками, ощупав пол и окна, встав на ноги, сказал громко:

– Слух облыжной! – Хмурясь, подошел к столу, у которого Лазарко дремал, а старовер читал Библию, накинулся на старовера – Ты, неладной, пошто монахов вабишь в тюрьму?

– Батюшко богорадной, ни он, ни я не звали сюда никого… Гришка и тот ушел от нас…

– Не путай! Гришка живет с вами, а где он? Беспременно должен быть к отдаче часов…

– Должно, опять его к воеводе взяли.

– Пошто к воеводе? А там, в большей тюрьме, у сидельцев нет ли?

– Може, есть… к нам не бывал…

– Все лгут… не устройство… пьянство… ох, худо…

Выйдя в большую избу тюрьмы, богорадной увидал непорядок: десятника нет, вместо него с факелом стоит монах. Первая мысль старшего сторожа была закричать. Он сурово сжал губы, начальнически нахмурился и вдруг понял все: за печью на нарах увидал ноги стрельца в знакомых ему сапогах. Богорадной вспотел и начал дрожать. Поглядел на монаха прямо, шатаясь на ногах, нагнулся в сторону, оглядел сбоку, подумал: «Ужели ён?»

– Старик! – сказал Сенька.

«Ён, Господи… ён!»

В монашеском одеянии, при огне и вглядываясь, богорадной сразу не мог узнать Сеньку, потому что Кирилка до прихода сторожа тонким слоем сажи намазал лицо Сеньки: «Чернец должен быть черным!»

– Господи, спаси и сохрани… – шептал струсивший богорадной, не смея двинуться дальше дверей, видя перед собой пистолет и лужу крови.

Сенька, помолчав, продолжал:

– Ты не будешь убит, старик! Свяжем, кинем в сторожевую избу, в утре выпустят…

– Помаялись с ним, надо бы и с этим кончить, атаман, – сказал Кирилка, поднимая с пола пистолет стрельца.

Богорадной заплакал навзрыд:

– Робятушки… не я обижал вас – служба моя…

Не отвечая Кирилке, Сенька заговорил:

– Стрелец говорил, старик, грозил воеводиной холопке Домке: «Она-де заводчица!» Я кандальник, но человек прямой.

– Я, Гришка, заводчик всему! По моему наказу холопи схитили из подклетов вино, напоили твоих и стрельцов тоже… Домку не марай, когда наедут власти и тебя спросят!

– Так и скажу, робятушки! Ведаю – не Матвевна тут заводчица… только воевода, ён жестокой – на пытку возьмет, и за вас в ответе стану.

– Ведай – воевода на пиру опился смертно… мертвый с тебя не сыщет.

– Ой, што ты, Гриш… Григорей, не брусишь?

– Верь, говорю правду.

– Уж коли правда, так царствие ему небесное! – Старик, крестясь, заблестел лысиной.

– Пущай ему хоть водяное царство, не жаль! Сказ мой такой: не марай Домку, она невинна…

– Пошто марать? Грех душе оговор невинной чинить… а потюремщики, я чай, все разбредутца?

– Старцы немощны бежать… тебе останутся… Ну, иди!

Богорадного, подхватив, вывели из тюрьмы, связав руки, ввели в сторожевую избу.

– Ключи где? – спросил Кирилка.