Гулящие люди

Лошадей пастухи угнали, а Сенька пошел, оглядывая извилистую дорогу и силясь вспомнить места, где когда-то ехал с обозом соли. «Надо попадать на Болатов!» – думал он. Ночевал в степи. Не скоро дошел до села Болатова и едва его узнал. Зимой стояли – была в нем церковь и большой харчевой двор. Теперь церковь сожжена, а двор остался пустым, и все хаты на селе покинуты и пусты. В одинокой хате заброшенного харчевого двора, в задней половине ночевал, но спал плохо. Сотни мышей лезли к Сенькиной суме. Сенька их смахивал на пол, а они снова приступали, грызли кожу. Он встал с лавки, где устроился на ночлег, повесил суму на спицу, лишась изголовья, но мыши не отступались – ползли за пазуху, чувствуя хлеб. Тьма миновала, забрезжило утро. Сенька отряхнулся, надел суму и вышел. «Дорога нудная, да теперь и Саратов не за горами!» – думал он, спешно шагая. Он так спешил уйти дальше, что не давал себе отдыха и нигде не садился. Знал Сенька, что за Болатовом, но близко к Саратову есть еще река, названье той реки ему памятно. Извозчики с солью, помогая лошадям поднять воза в гору, крепко ругали реку:

– Истинная ты медведица! Будто распутная баба, штоб тя…

– Медведица завсегда проклятая река! И летом – где бреди по колено, а где так колокольну с крестом покроет.

Шел день до реки, не дошел, уснул в степи в кустах бурьяна. Еще день шел, шел так, как будто за ним кто гнался. С Болатова проезжий мужик посадил Сеньку позвезти. Сенька, давая ему немного денег, спросил:

– На Саратов эта дорога доведет?

– Ни… – мотнул головой мужик, неторопливо вытряхивая пыльную шапку о колено, показал влево. – Шуйцу забирай, выбредешь на Покровки, десную ударишь – в гору пойдешь, оно и не круто, да тебе не гоже – там селище мордовско… Саратова с пути не увидишь, он едино будто в котле.

Дорога загнула. Сенька сошел. Мужик еще раз крикнул:

– Ошуйцу забирай!

Сенька шел давно, устал, да без дороги идти сомнительно.

В дырья сапог набивалось песку. Сел в бурьян отдохнуть, увидал конного татарина: у седла аркан, саадак, в саадаке колчан стрел и лук. Сенька вскочил, крикнул:

– Э-э-й!

– Урус, чо-о?

– Ка-а-к луч-ше идти на Саратов?

Татарин выдернул лук из саадака, погрозил им. Сенька из-за пазухи показал дуло пистолета. Татарин засмеялся, махнул левой рукой и еще левее показал, чем мужик:

– Сары тау! О-о!

Идя, Сенька разбрелся на старую дорогу, заросшую бурьяном, местами занесенную кучами песка. Она вилась, минуя Болатово, по виду – на северо-запад. В Воронеже кто-то говорил Сеньке, что мимо Волги встарь гоняли с Астрахани царю лошадей. «Замест Саратова по этой дороге убредешь в Танбов», – подумал Сенька. Идя к Саратову, если назад оглянуться, будет между Аткарском и Болатовом, – подошел гулящий к реке Медведице и не нашел перевоза. У берега он встретил человека, по виду охотника. Кафтан рядной, рукава оборваны выше локтей, через плечо на бечевке колчан, в колчане пук стрел, в руках старинный лук, тетива из бычьих кишок крученная.

– Эй, человече?!

– Чого те?

– Перевоз где?

– Дорога дале к югу – там и перевоз!

– Далеко идти?

– С версту подайся, будет село Копены, так не доходя села… ежели пойдешь берегом, уток наглядишь – кинь камнем!

– Добро! Увижу – кину!

Сенька рад был перевозу, хотя село и недалеко, а вечер близится, и солнце стало красное, как опущенное в кровь. «Село? Неведомо, кто есть! А ну как Болатово пусто?» Он сел в лодку, перевозчику тут же дал алтын, тот, раньше чем взять весла, перекрестился, сказал: «Спасибо! Спаси тя Бог! Последний ты – больше перевозу нет…» Он спешно высадил Сеньку на другой берег, и по лицу, так показалось Сеньке, перевозчик чего-то боялся, а может быть, и жалел кого. Сенька не стал расспрашивать перевозчика. В воздухе темнело и похолодало. За Медведицей Сенька продолжал идти по берегу на юг, прошел село Копены, молчаливое и будто вымершее, оно стояло теперь за рекой перед дубовой рощей, которая клином рослых деревьев упиралась в реку. По тропе – она вела по берегу реки – Сенька пришел в деревню и тут решил поискать ночлега. Войдя в деревню, огляделся. Избы как бы притаились и присели к земле, нигде ни звука, только в дальнем конце деревни, в крайней избе, плакал ребенок. Женский голос уговаривал:

– А ну! А ну, не плачь…

Сенька заглянул в избу.

– Бабо, дай приют на ночь!

– Поди, поди! Боюсь я, хозяина воры увели в засеку, а ты – приют…

– Где засека?

– Да близко, тут за леском, у рощи, на той стороне реки.

– Каких людей?

– Ой, каких! А ты из каких? Не стрелец царской?

– Ни, я прохожой.

– Прохожой? Ну, уж сказала про хозяина, так и дальше скажу – разинцев засека. И… и, беда наша! Убьют хозяина, тоды помирать нам с Микешкой… А ну, не плачь…

Ребенок, увидав чужого, перестал плакать. «Переехал, и назад нельзя… Перевоз кончен, а то бы сесть в засеку за правду атаманову…» – думал Сенька.

– Кой те приют надо? Тут наши сена под горой… сена довольно – заройся да и спи!

– Мышей боюсь, к хлебу лезут… в пазуху тож. И глаза колет…

– Поди коли в гумно на зады – сена нет, есть солома да мелка кормина… Мягко спать, а у меня младень соснуть не даст.