Гулящие люди

Сенька выволок из сумы пистолет, но стрелять нельзя, низко, он стал проковыривать дулом пистолета шире щель, а в голове была мысль: «Убью черта! Живой в руки не дамся – и конец пути!» Но баба взвизгнула, вскочила на босые ноги, крикнула звонко:

– Ирод ты! Каменная душа! Штоб тебе на том свету котел смоляной, к сатане тебе в когти окаянному!

Воевода ткнул коня каблуком рыжего сапога в бок, отъехал, и Сеньке не видно его стало, только слышал голос:

– Стрельцы! Киньте бабу с отродьем в воду – река, палена мышь, станет мельче.

Баба бросилась бежать. Сенька ее не видал, но где-то слышался ее голос:

– Ой, родные! Ой, бедные мы!

Сено грузили, и река на другом берегу, видел Сенька, затопила место, где вчера разинцы разводили огонь.

– Эй, палена мышь! Двинь к реке пушки… – услышал Сенька. – Бей зажигательными ядрами по роще!

Задрожала земля, видимо, волокли пушки. За рекой где-то всплыло солнце, но свет его тускнел от выстрелов из засеки и с берега – от стрельцов. Услыхал Сенька – ударила пушка, потом еще и еще. Огненные клубы, роняя деревья, зажигали кусты, и скоро от примет огненных загорелся край рощи. Из засеки, видимо, выстрелили из старой пушки по датошным солдатам, таскавшим в воду сено, но огонь пушки пошел вверх столбом. Воевода закричал:

– Палена мышь! У воров пушку разорвало! Гей, стрельцы, ра-а-туй!

На конях через реку, стреляя из мушкетов, направились стрельцы, иные падали в воду от выстрелов, пораженные стрелами и пулями, в воде барахтались раненые лошади и люди. С реки на Сеньку потянуло запахом гари и крови. Зажигательные пушки почти не смолкали, лес горел, ветер шел с севера, деревья падали на засеку.

Все новые и новые сотни стрельцов переходили на конях реку, и Сенька по цветам кафтанов видел, какого приказа стрельцы: прошли стрельцы мясного цвета кафтаны – головы Александрова, прошли светло-зеленые – приказа Артамона Матвеева, Андрея Веригина – багровые кафтаны, ими река будто кровью покрылась, они приостановились, иные упали с лошадей, раненые, кинув коней, брели на берег обратно. Из засеки по чьей-то команде отчаянно били из ружей, а стрелами близко поражали наступавших стрельцов в лицо.

– Палена мышь! Ратуй! – кричал воевода, не подъезжая близко к берегу. – Страшного боярам вора в Москве на колья по частям розняли, этих, сорви башку, живых на колья взденем! Ратуй, государевы люди-и!

Столетние дубы и платаны, рощи, подожженные ядрами, падали на засеку, а ветер шел на нее же, раздувая пожар. В дыму, в огне, в треске и грохоте пушек и ружей люди на берегу бились впритин, мелькали среди горевших телег и деревьев дымящиеся бойцы с топорами, рогатинами, и бой был жестокий. Стрельцы первым натиском не могли взять берег, но огонь был пущий враг разинцев, на них загоралось платье, и рухнувшие деревья с пылающими сучьями убивали хуже пушек. Кто-то громко крикнул, и над засекой пронеслось и за реку отдалось роковое слово:

– Эй, мужики! Отступи из огня и не сдавай боя-а!

От огня рухнула вся засека. Сенька увидал сотню или меньше конных казаков, скакавших от засеки мимо леса в степь. Мужицкие повстанцы сгрудились. Храбрые бились насмерть. Слабые бросали топоры и рогатины, кричали:

– Челом бьем – сдаемся воеводе!

– Не бейте нас, государевы люди-и!

– Милуйте, сдаемси-и!

– Палена мышь! Мы вас помилуем!

Кто-то просил у воеводы. Сенька не видел ни того ни другого.

– Воевода князь Юрий, вели запалить воровскую деревню!

– Переходи, палена мышь! Запалить надо село Копены!

– Там церква, воевода князь!

– Палена мышь! Образа вытаскать, а церква пущай горит. Поп – бунтовщик, сидит в засеке.

– Любо, воевода князь!

– А ну и я, сорви им башку, еду суд бунтовщикам навести…

Сенька видел, как грузный конь воеводы медленно, но прямо переносил через запруженную трупами людей и лошадей реку сутулую фигуру в выцветшем стрелецком кафтане.

– Пушки переноси-и! – крикнул воевода, полуобернув волосатое лицо.

– Любо, князь Юрий!

Пожар лесной углублялся в даль рощи, на реку несло гарью кустов и валежника. И еще раз слышал Сенька за рекой голос воеводы:

– Сорви башку! Заводчика, попа копеновского, вести ко мне! Атамана донского Мурза-кайка имать конным стрельцам!

– Лю-у-бо-о!