Гулящие люди

– Из мушкета, а двух из пистолей, и мы все же, храня указ воеводы Василия Пушечникова, от вора не отступились, а он за топор гребся, топор не сыскал, кинулся в проулок, и тут ему, не убоясь быть убитым, Васька-стрелец в ноги пал, подплел, и Чикмаз пал. Стали мы по нем в сердцах сапогами топтать, а как ён беспамятству дался, скрутили и привели.

– Вижу все, дайте вора!

Чикмаза стрельцы подвинули к столу.

– Имя как?

– Звали зовуткой – у надолбы будкой.

– Писцы! Времените писать, вор норовит басни нам сказывать. Где жена твоя, вор?

– Со мной жена, за плечами.

– Имя ей?

– Смерть!

– Добра не будет. Эй, возьмите Ивашку на дыбу!

– Не знал, что и ты дурак! Имя знаешь, а спрашиваешь.

– В умные к тебе не прошусь! Эй, заплечные!

– Берем, князь Яков!

Чикмаза подвели к дыбе. Открутили веревки с рук, чтоб вновь скрутить дыбным хомутом. Помощник палача, упершись Чикмазу коленом в поясницу, силился загнуть его правую руку за спину, Чикмаз вывернул руку и наотмашь так ударил будущего палача, что тот, отскочив, упал навзничь, а Чикмаз сказал громко:

– На тот свет иду! Не мусори дорогу!

Невозмутимо-спокойным голосом заговорил Одоевский:

– Не спеши, мы тебя еще не скоро отпустим на тот свет.

– Знаю, кресты да молитвы на спине впишете!

– И на брюхе тоже.

Заплечные с помощниками загнули Чикмазу руки, надели дыбный хомут:

– Гой-да-а!

Страшной, всклокоченной головой Чикмаз лицом к воеводе повис на дыбе.

– Скажи, вор Ивашка Чикмаз, кому сек головы в Астрахани и других городах?

– Быто – булатной иглой шито.

– Кому рубил головы?

– Кому што отсек, те не сидят с тобой за столом. Сто семьдесят голов снес в один вечер на Яике в службу батьке Степану Тимофеевичу.

– А еще?

– Троих стрельцов нынче в Слободе, а жаль – топоришка не подвернулось, снес бы половину тех, кои вели.

– Замышлял ли утечи куда, и кто манил за ким воровским делом?

– Были добрые, грозили пыткой, но чаял я – за твоим столом сидеть будет боярин Иван Богданыч, и зрю: ты, как худой поросенок, в чужое корыто влез!

– Для нас, бояр и воевод, чужих мест нет! Все места государевы – один сошел, другой сел.

– Тебе мы шуб куньих, шапок бобровых да и перстенев дорогих не дарим – ему дано!

– Хищеное своим не зовут, дарили ворованное, грабленное.

– Наши головы не дешевле ваших! За што головы легли – то наше.

– Ну, будет! Заплечные, бейте вора по хребту и брюху враз.

От свистящих ударов забрызгала кровь. Клочки мяса, оторванные плетью, падали на стол. Воеводы надели колпаки. Подьячие свернули пытошные записи, держали под столом.

– Князь Яков Микитич! Не можно бои честь, – сказал один подьячий.

– Писать, что говорил вор, не надо и чести также – бои ему бесчетны.

Когда палачи сменили плети, но выбились из сил, Одоевский махнул рукой:

– Поговорим! Передохните!

Весь в сплошной крови сзади и спереди, Чикмаз, нахмурясь изуродованным лицом, молчал, его сивая, пышная борода свалялась в ком, по лицу вместе с кровью тек пот.

– Кого назовешь в товарыщех?

Чикмаз выплюнул кровавую слюну. Заговорил гробовым, но спокойным голосом:

– Когда был палачом и на Москве одного, в Астрахани другого – двух дворян убил на козле кнутом, а у тебя и палачей подобрать ума не хватило!

– Жара одолела, товарищи, и я устал с этим дьяволом!

– Дела его ведомы, и сообщники до него взяты – чего тут с ним? – сказал воевода Василий Пушечников.

– Больше от такого вора, князь Яков Никитич, нечего ждать, – прибавил другой воевода, Иван Каркадинов, – вершить надо.

– Добро! Заплечные, несите дубовый кол, приберите тот, что острее и дольше. С дыбы спускайте вора Ивашку Чикмаза прямо на кол, а когда деревина прободет ему черева, несите к Болде-реке, где жгли Корнилку. Кол с вором Ивашкой вройте и отопчите место в утолочь.

– Слышим, князь Яков!

– А вы, писцы, впишите: «Вор Ивашко на Яике для Стеньки Разина срубил голову Ивана Яцына и иных, сто семьдесят голов».

Воеводам подвели коней.

– Ух, надо в прохладе отдохнуть! – сказал воевода стольник Иван Каркадинов.

Одоевский и Пушечников поехали молча.

Садилось солнце, но у дыбы ни палачей, ни воевод не было, ушли и писцы. У шалаша, куда днем привозили разинцев, стоял один стрелец с бердышем на плече. На сгорке у Болды-реки, где еще дымились головешки костра да валялся человеческий череп с обгорелыми волосами, недалеко, в пяти шагах, на коле умирал Чикмаз. Был он облеплен мухами с головы до ног, а ноги только носками сапог упирались в землю. Штаны от крови взмокли, съехали на голенища сапог. Стрельцы двое, посторожив, ушли: «Не убежит, некуда бегать!»

Из толпы Сенька видел всю пытку над Чикмазом. Он не проклинал никого, но его готовность идти против царя и бояр здесь еще более подтвердилась и окрепла. «Жаль, не пошел Чикмаз! Батько любил его, а дела сколько бы с таким богатырем наделать можно было!» Когда толпа разбрелась, Сенька огляделся, пошел к Болде-реке. Шел осторожно берегом реки. Слушал, не стонет ли Чикмаз, и не услышал стонов. Поднялся на сгорок, подошел. Голова Чикмаза висела. Сенька пригнулся к уху товарища, сказал:

– Иван!

Чикмаз не поднял головы. Сенька, оглянувшись, щупая за кушаком под кафтаном пистолет, повторил громко: