Гуманизм и терроризм в русском революционном движении

Таким Нечаев еще до начала полицейского подавления студенческих волнений (около конца марта 1869) оставил Россию и приехал в Женеву, чтобы встретиться с Бакуниным, Герценом и Огаревым. Среди пунктов «Программы революционных действий» был и такой, что предусматривал «сношения с европейскими революционными организациями» и «постоянную связь с ними». В Герцене и Бакунине Нечаев искал точку опоры, в том числе и финансовой, для своей дальнейшей деятельности. Прежде чем обратиться к результатам встреч Нечаева с двумя великими эмигрантами и причинам, по которым молодой революционер вызвал энтузиазм у Бакунина и неприязнь у Герцена, представляется уместным сказать несколько слов о «революционной мистификации». Нечаев действительно был активным центром целой сети мистификаций в Западной Европе и, после своего возвращения, – в России, мистификаций, которые для него представляли естественную составляющую революционного действия. Следовательно, стоит посмотреть, хотя бы вкратце, на самом ли деле Нечаев был «монстром» без прямых предшественников (что же касается последователей, прекрасно известно, что они у него были).

Известно значение революционной прокламации «Молодая Россия», написанной Заичневским и опубликованной в 1862 г. Это воззвание, представляющее собой наиболее экстремистский документ из всех нелегальных русских публикаций шестидесятых годов и рассматриваемый как наиболее последовательное из сочинений русского бланкизма, было издано от имени анонимного «Центрального революционного комитета». Сейчас известно, что этого «Центрального революционного комитета <…> в действительности не существовало. Упоминание о нем в прокламации – мистификация, направленная на то, чтобы придать больший вес прокламации и произвести большее впечатление на публику»17 . Можно также вспомнить революционное общество Ишутина, действовавшего в Москве в 1863-1866 гг. и представляющего случай, наиболее сходный с нечаевским (профессиональные революционеры-заговорщики; вера в принцип «цель оправдывает средства»; сверхзасекреченное ядро, называемое «Ад», внутри тайной группы, называемой «Организация»). Историк Клевенский изучал функции, которые выполнял среди последователей Ишутина «Европейский революционный комитет», предназначенный поддержать восстание в России, и пришел к заключению, что вера в этот Комитет была довольно «тесно связана с их самыми революционными замыслами»: «Слухи и разговоры о Европейском революционном комитете явились отправной точкой для попытки организовать особый революционный кружок, знаменитый "Ад"», более того – под их «влиянием окончательно оформилось террористическое намерение Каракозова». Последний, по характеру закрытый и меланхоличный, намеревавшийся «совершить самоубийство», был возбужден известием о существовании этого Комитета и еще больше расположен к цареубийству18 . И все же Европейский революционный комитет был «не реальностью, а мифом, созданным с целью поднять революционное настроение молодежи в России. Это – революционная мистификация, столь характерная вообще для революционного движения шестидесятых годов»19 .

Очень интересны исследования Клевенского о формировании данного мифа. Достаточно вспомнить, что он склонен приписывать его авторство самому Ишутину, являвшемуся превосходным примером прирожденного конспиратора «нечаевского» типа20 .

Достоин упоминания, наконец, случай «революционной мистификации» иного рода, так называемый Чигиринский заговор21 . В 1877 г. группа народников решила создать тайную крестьянскую организацию с целью подготовки восстания. Один из народников, Я.В. Стефанович, выдавая себя за крестьянина, распространял поддельное «Тайное письмо», из которого явствовало, что царь освободил крестьян, отдав им землю без всякого выкупа, но, поскольку дворяне и чиновники отказывались исполнять волю государя, сам царь призывал крестьян создавать «Тайные дружины» для подготовки восстания против непослушных дворян22 .

Этот последний пример мистификации отличается от первых двух, поскольку изобретения Заичневского и Ишутина могли и должны были иметь хождение только в пределах группы революционеров, руководителями которых и были придуманы, в то время как «Чигиринская сказка» была хоть и создана в рамках революционного меньшинства, но предназначалась для влияния на массы и использовала с этой целью их веру в «доброго царя», обманутого «злыми» дворянами и чиновниками. Вера эта была одной из двух форм русской крестьянской утопии: легенды о царе-освободителе и легенды о далеких землях23 . Границы между мифом, нелегко воссоздаваемым в современном обществе, и мистификацией, легко организуемой в массах, нечетки и подвижны, в том числе и для революции. Нет более двусмысленной формулы, чем обманчиво прозрачное утверждение, что «истина революционна».