Гуманная мизантропия

Если же надо было определяться самостоятельно, я говорил что-то вроде «ну, постмодерн». Потом мне как-то ударило в голову, что постмодерн — это плохо. Ну не то, чтобы плохо — не изюм, скажем так. Я начал стоять к нему с другого конца. Тогда я начал презентовать себя длинно и выспренно.

Вот, говорю, книжный магазин. Представили себе? Вот стоит шкаф со всяким дерьмом на 95 % — это криминальный роман, или детектив. Если бы у меня была книга, меня бы туда не поставили. Вот стоит шкаф с 90 % дерьма — это любовный роман, и меня бы туда не взяли. Вот стоит шкаф с дерьмом на 70–80 % — это фантастика. И туда бы меня не взяли. А вот стоит одинокий шкаф, там Пелевин, Астафьев, Сорокин, Улицкая и прочая как бы настоящая литература. Явного дерьма там не более 20 %. И вот моя книга — если бы у меня была книга — стояла бы в этом шкафу.

Потом у меня появилась книга, и ее поставили в этот шкаф.

Но все равно так представляться нельзя. Это ведь понты, а не жанр. Тебя ведь не спрашивают, «а какие у тебя понты».

И лишь недавно понял, как можно. «Феноменология ада в комиксах». Кого-то режут, мочат, сходят с ума — но весело так, по доброму. Как-то по-детски радостно. Все равно — ад.

Наверное, безответственно так писать.

Как я понял, что «постмодерн не изюм», понял про безответственность. Проза от лукавого, так сказать. Я не говорю, что плохая. Лукавый не лох, он просто лукавый. Впадая сейчас в очередные понты, мог бы сказать, что писал в соавторстве — с мелким и вполне себе креативным бесом. В чем не раскаиваюсь.

Просто сейчас не пишу.

Не от переизбытка ответственности, впрочем. Не от великого разногласия с бесами. Попутали, и спасибо.

Бес с ними.

Просто надоело.

Судить по читателю

Лучший текст видится мне написанным для расслабленной умности, а особо чудовищный — для напряженной глупости.

Сам себе оппортунист

Достижение некоторых сочинений в том, что у них есть план. У статьи в газете, допустим, должен быть план. У заметок, ложащихся в эту книгу, плана нет, по определению… Утром я не знаю, что будет вечером. Особое достижение: с момента начала письма, за несколько месяцев, я переломился по 3–4 темам. Я думаю уже по-другому. Заметно ли? То есть текст растет себе, как дерево. Наслаивается. Противоречит себе. Углубляет, упрощает, снимает, топчет. Жизнь. Про такой текст, я думаю, удобно бодяжить его «генеалогию». И вместе с тем — вполне себе «система взглядов». Со всеми развилками. Но забавно было бы, мне лично забавно — видеть полемики сторонников первых сто килобайт и каких-нибудь заключительных.

Вообще, идеальный автор, как его бы задумал Бог, должен поиграть за всех. Написать корпус текстов. Так, чтобы вся полемика велась лишь сторонниками нашего Абсолютного Автора. Чтобы, например, главными партиями эпохи были адепты «раннего Игрека до его перерождения и гниения» и партия «позднего Игрека периода его прозрения и раскаяния».

Докладные на имя Бога

Возьмем сначала высокий штиль — литература, скажем, это такие записки автора к богу… Теперь приопустим стиль — означим жанры записок. Вопрос из зала, передача привета, диктант, оскорбилка, анекдот, ответ на вопрос, окрик, пустая записка, челобитная, и т. п. Любой автор, так или иначе, укладывается в жанр, как правило — в несколько. Что до меня, то скорее всего, тщетно пытаюсь сыскать эстетически симпатичную форму доноса.

Апология цензора

Странно дело, представим, что мои записки подогнаны под нужды цензуры… пропутинской, либеральной, левой, патриотической. Ничего страшного. Со многими кусками придется расстаться, но, так скажем, общий ай-кью записок — повысится. Останутся художества, «правда жизни» и, назовем ее так, бытовая метафизика левой пяткой. Текст покинут слишком грубые и очевидные вещи, которые менее жаль. Жалко будет куски, но вполне приятно за уровень. Я, конечно, противник политических цензур, всех возможных, но разумею — с точки зрения вкуса мои записки при ней, мягко говоря, не страдают.

В конце концов, нацбольский слоган «Россия без Путина» маркер не только великой жертвенности и высоких человеческих качеств конкретных людей-нацболов, но и маркер великой абстрактной глупости. От которой лучше держаться подальше, если тебе это можно.

То же самое касательно мата. Мне дороги куски с ним, но, как правило, они несут слишком грубое и понятное содержание. Исключение их, опять-таки, во благо пресловутому «уровню». Хотя добровольно я и пяди их не отдам.

Писание и понимание

Умные люди обычно чего-то знают и понимать, но знать свое знание и понимать свое понимание — это уже слишком. Это уже какие-то нелюди в лучшем смысле этого слова. Философы.

Обычный хороший писатель всегда глупее своих текстов. И обычный великий писатель — глупее. Например, Достоевский. Он мог долго пояснять, что хотел сказать в своих книгах, но книги выше пояснения.

Редко кто понимает, чего написал. Виктор Ерофеев, кажется, понимает. Владимир Сорокин. Но я бы не сказал, что это главные писатели 20 века. Может быть — великие пониматели текстов? Это может быть. Есть такая профессия?

Зверь Лимонов