Гуманная пуля

Многие вспоминают вторую половину пятидесятых как время оптимизма, связанного с ожиданиями политических и экономических реформ. По-види- мому, не менее важно и то, что многочисленная молодежь тех лет росла в наиболее естественной и благотворной для нее атмосфере научно-тех- нических знаний и творчества, рождавшей ощущение дальней перспективы. Не случайно одним из символов времени, соединившим науку, молодость и устремленность в будущее, стал основанный в 1958 году Новосибирский Академгородок, куда съезжалась для работы научная молодежь со всей страны. Возможно, современному молодому читателю все это покажется наивным и потешным, но читатели постарше, наверное, помнят, как вы- пускники вузов стремились получить распределение в Академгородок, и какими счастливчиками чувствовали себя те, кому это удавалось. Я сам знал ленинградских юношей, которые, закончив школу, уезжали (из Ле- нинграда!) поступать в Новосибирский университет, чтобы потом навер- няка попасть в Академгородок.

В середине пятидесятых стали возобновляться систематические между- народные связи советских ученых, появился реальный научный обмен с передовыми странами. Это было даже не окно, скорее - щелочка, едва приоткрытая и бдительно охраняемая. Но после долгого сталинского удушья в эту щелочку повеяло живительным сквозняком. Советская наука снова ощутила себя частью мировой. Не говоря уже о том, насколько улучшилось информационное обеспечение.

Сами ученые тогда не сразу поверили в наступившие перемены. Петр Капица, возвращенный в 1955 году на должность директора в Институт физических проблем, решил провести семинар по генетике, чтобы дать возможность уцелевшим подвижникам этой науки, разбросанным, не имев- шим пристанища, после многолетнего перерыва собраться и обсудить свои дела. Это невиннейшее на современный взгляд собрание тогда представ- лялось дерзким вызовом. И Капица позвонил самому Хрущеву: "Не будет ли, мол, возражений?… Недавно запрещенная наука… Под крышей инсти- тута другого профиля…" Одни мемуаристы утверждают, что Хрущев был почтителен с академиком, другие - что раздражен звонком. Но в любом изложении ответ главы партии сводится примерно к следующему: "Что вы ко мне обращаетесь? Я в ваших проблемах ничего не понимаю. Как я могу вам указывать? Свои вопросы решайте сами".

Ни в коем случае не следует идеализировать пятидесятые годы! Дос- таточно вспомнить, что великому мистификатору Трофиму Лысенко удалось впоследствии очаровать малограмотного Никиту Хрущева мнимыми успехами своего опытного хозяйства. В результате, лысенковщина сопротивлялась нормальному развитию биологии вплоть до самого падения "нашего доро- гого Никиты Сергеевича", а на многих ключевых постах лысенковцы заси- делись и того дольше. Да и вообще, бессмысленное давление идеологии, бюрократическое сопротивление инициативе, гэбэшный надзор за учеными никогда не исчезали полностью. И все же, в 1954-1961 годах они прояв- лялись слабее, чем в любой предшествующий или последующий период со- ветской истории.

Крупнейший физик, академик Лев Ландау в середине пятидесятых в разговорах с сотрудниками мог раздраженно сравнивать сталинский соци- ализм с гитлеровским национал-социализмом, а себя самого называть "ученым рабом". Сергей Павлович Королев, будучи в зените славы, за рюмкой коньяка на своей даче, когда-то принадлежавшей Калинину, гово- рил друзьям, что по сравнению со сталинскими временами изменилось немногое, что, просыпаясь ночью, он представляет, как в любую минуту вежливые охранники дачи могут ворваться к нему с криком: "А ну, пад- ло, собирайся с вещами!" Гэбэшники, подслушивавшие и Ландау, и Коро- лева, только кривились, но ничего не предпринимали.

И даже этих малых послаблений оказалось достаточно, чтобы науч- но-техническая интеллигенция обеспечила стране грандиозный прорыв в будущее. Символом его, конечно, навсегда останутся наши успехи в кос- мосе. Джавахарлал Неру в своей "Всемирной истории", написанной для дочери, Индиры, обронил замечание о том, что царская Россия обогатила мировой лексикон двумя словами: "кнут" и "погром". Советский же Союз за несколько лет дал миру слова "спутник", "лунник", "космонавт".

Наши победы в космосе, бескровные, радостные (после стольких кро- вавых и трагических), вызывали такой энтузиазм, такое чувство народ- ного сплочения, каких не добиться любой пропагандой, и какие следую- щим поколениям просто невозможно себе представить. Высшим проявлени- ем, пиком, стал, конечно, полет Гагарина в апреле 1961-го. Даже пере- жившим те дни сейчас не верится, что молодые ребята, школьники и сту- денты, по собственному порыву писали мелом на стенах и углем на улич- ных газетах: "Космос - наш!", "Ура Гагарину!", "СССР - Космос - Гага- рин!", "Даешь Луну!" (самые невероятные "граффити" за всю отечествен- ную историю, патриотические). Что вполне взрослые люди подхватывали и принимались качать случайно встреченных на улице офицеров в фуражках с голубыми авиационными околышами. А ведь это было, было, было…