Читаем Гуманная пуля полностью

Наша научно-техническая интеллигенция в эпоху "оттепели" не успела реализовать и малой доли своих возможностей, она лишь обозначила их. И сразу оказалось: с мощью более свободного интеллекта уже не справ- ляются неуклюжие сталинские механизмы управления экономикой, да и са- мой наукой. Так чересчур мощный двигатель грозит разнести примитивную силовую передачу. (Ситуация, которую при желании можно посчитать впо- лне соответствующей учению Маркса: возросшие производительные силы вступили в противоречие с устаревшими производственными отношениями.)

К началу 60-х прояснялось: для продолжения, тем более для ускоре- ния полета науки и всей страны в будущее необходимо интеллекту - соз- дателю всей реальной прибавочной стоимости - дать больше простора. Необходимы политические и экономические реформы.

Надо точно представлять себе реалии тех лет. Практически никто не желал отказа от социализма, не помышлял о переходе от общенародной собственности к частной, от планирования к предпринимательству. Ак- тивного диссидентского движения не существовало. (По свидетельству очевидцев, в 1961 году был момент, когда во всем ленинградском управ- лении КГБ не велось ни единого "политического" дела. Чекисты маялись от безделья и в поисках занятия напрашивались на проведение совмест- ных операций с уголовным розыском.)

Настроения и пожелания (отнюдь не требования!), возникавшие в сре- де интеллигенции и отраженные в творчестве тех лет, были весьма уме- ренны (и наивны). Они сводились к отстранению от принятия решений, конечно, не самой бюрократии, а только некомпетентных, невежественных ее представителей и к усилению влияния профессионалов. Но даже эти более чем скромные устремления режим, чьей социальной базой как раз и была бюрократическая бездарь, воспринял, как сигнал опасности. Как свидетельство того, что даже "оттепельные" послабления были ошибкой. Режим стал бороться за свое сохранение. Значит, предстояло погибнуть стране.

А ведь власть, не доверяя интеллигенции, боясь ее, в то же время вовсе не желала замедления научно-технического прогресса! Сейчас мало кто помнит о так называемой "косыгинской реформе", объявленной в 1965 году, вскоре после падения Хрущева. Если о ней и вспоминают, говорят только о ликвидации "хрущевских" совнархозов и восстановлении "ста- линских" отраслевых министерств. А ведь то была попытка, предоставив больше самостоятельности предприятиям, расшевелить их инициативу и сделать более восприимчивыми к новшествам, преодолеть торможение, ко- торое стало ощутимо в последние хрущевские годы. И совнархозы каза- лись нетерпимыми прежде всего потому, что, раздробив отрасли, мешали проводить единую, прогрессивную техническую политику.

Кто-то из публицистов связывал свертывание "косыгинской реформы" с событиями "пражской весны" 1968 года, перепугавшими советскую парто- кратию. Но фактически реформа захлебнулась уже в конце 1967-го. Это легко проследить даже по газетам того времени. Поток славословий к 50-летию революции потопил статьи о ходе реформы, и больше они уже не всплыли. Попытка дать больше свободы коллективам, не прибавив ее для отдельного человека, была обречена с самого начала и умерла, можно сказать, естественной смертью. Внешних толчков для этого не требова- лось.

Трагичной оказалась судьба поколения, родившегося в первые после- военные годы. Того самого, которое поэт Андрей Карапетян еще во вре- мена застоя назвал "самым за сто лет благополучным поколеньем". В пя- тидесятые и в начале шестидесятых эти дети и подростки не слишком разбирались в отливах, приливах, взвихрениях тогдашней политической и литературной жизни. Их главными, естественно сформировавшимися увле- чениями были наука и техника. Они стремились к образованию и связыва- ли с научно-техническим творчеством все планы и надежды, от патриоти- ческого служения родине до удовлетворения собственного честолюбия.

Талант и энергия этого многочисленного поколения были достаточно велики, чтобы на десятки лет обеспечить Советскому Союзу движение, по меньшей мере, вровень с Западом, чтобы протащить страну над предстоя- щим демографическим провалом, следствием падения рождаемости, усугуб- ленного "эхом войны", чтобы, наконец, создать надежную материаль- но-техническую базу, - конечно, не для построения коммунизма, а для разумных, цивилизующих реформ.

Они поступали в вузы в середине шестидесятых, когда разлом времен был еще для них почти незаметен. А выходили в жизнь в конце шестиде- сятых - начале семидесятых. Собственно, и не в жизнь, в наступавшее омертвение.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

Профессор физики Дерптского университета Георг Фридрих Паррот (1767–1852) вошел в историю не только как ученый, но и как собеседник и друг императора Александра I. Их переписка – редкий пример доверительной дружбы между самодержавным правителем и его подданным, искренне заинтересованным в прогрессивных изменениях в стране. Александр I в ответ на безграничную преданность доверял Парроту важные государственные тайны – например, делился своим намерением даровать России конституцию или обсуждал участь обвиненного в измене Сперанского. Книга историка А. Андреева впервые вводит в научный оборот сохранившиеся тексты свыше 200 писем, переведенных на русский язык, с подробными комментариями и аннотированными указателями. Публикация писем предваряется большим историческим исследованием, посвященным отношениям Александра I и Паррота, а также полной загадок судьбе их переписки, которая позволяет по-новому взглянуть на историю России начала XIX века. Андрей Андреев – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России XIX века – начала XX века исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Андрей Юрьевич Андреев

Публицистика / Зарубежная образовательная литература / Образование и наука