Гумилёв сын Гумилёва

С конца 1921-го Петр Николаевич работал приват-доцентом, с 1928-го заведовал кафедрой в Русском институте сельскохозяйственной кооперации, позднее работал в Археологическом институте имени П.Н.Кондакова, состоял в Русском научно-исследовательском обществе. С 1935-го преподавал русский язык в Пражском немецком университете. Летом 1941-го Савицкий публично заявил, что «Россия непобедима», немцы этого не стерпели, и Петру Николаевичу пришлось оставить университет. Впрочем, его тут же пригласили стать директором русской гимназии, но в 1944-м он лишился и этой должности как человек с точки зрения оккупационных властей неблагонадежный: «Немцы меня репрессировали, но я остался тогда жив. Меня спасло то, что я "фон Завицки" с двумя печатными генеалогиями на триста лет в пражских библиотеках, и еще то, что повсюду мои ученики по Немецкому университету в Праге. А даже немцы не любят расстреливать или вешать своих учителей», — писал он Гумилеву в апреле 1967-го, за год до своей смерти.

Среди смершевцев учеников у Савицкого не нашлось, и последний евразиец был арестован вскоре после освобождения Праги советскими войсками.

Основания для ареста, конечно, были. Всетаки евразийцы пытались создать настоящую антисоветскую организацию, а Савицкий был одним из ее лидеров.

Он провел восемь лет в ГУЛАГе, освободился в 1954 году, а в 1956-м, как только представилась возможность, вернулся в Чехословакию. Близкое знакомство с порядками в советской «иде ократии» не подорвало его русского патриотизма, но, очевидно, укрепило в мысли, что от Советской страны лучше держаться подальше.

Почти сразу после возвращения в Прагу начинается его переписка с Гумилевым. Переписка сама по себе замечательная.

Гумилев и Савицкий как будто были единомышленниками. Оба предпочитали смотреть на русскую историю «с Востока», точнее – с просторов Великой степи. Оба до крайности не любили немцев и вообще европейцев, ругали отечественных западников, оба увлеченно обсуждали сюжеты из истории Центральной Азии. Впрочем, Савицкий чаще и охотнее писал о Древней Руси. В августе 1966-го Гумилев приехал в Прагу на археологический конгресс. Савицкий встретил его на вокзале. Они долго гуляли по городу и беседовали.

Как и Гумилев, Савицкий был убежденным тюркофилом и монгололюбом. Даже страшного Аттилу называл «Батюшкой», что, впрочем, не было такой уж экзотикой, ведь в дореволюционной историографии существовала идея о славянском происхождении гуннов, просуществовавшая несколько десятилетий от Хомякова до Иловайского включительно. Но, в отличие от Гумилева, Савицкий всегда предпочитал Россию и русских тюркам и монголам. Судя по переписке, он был большим патриотом России, любившим свою родину и русский народ больше, чем евразийских кочевников. Старый евразиец даже упрекал Гумилева в излишнем увлечении татарами и монголами: «В 1924-25 гг. состоялось – и с большим шумом – несколько Е[вр]А[зийских] выступлений на тему: Русь начинается с XIV в[ека]. Я был зачинщиком. С большой выразительностью обращались мы тогда и к памяти "великого и сурового отца нашего Чингисхана". <…> Теперь я придаю большее, чем придавал тогда, значение – и при этом именно в вопросах культуры – нашей киевско-новгородско-суздальской предыстории IX–XIII веков. Нашу же молодость и наши интеллектуальные потенции дает нам, по моему мнению, наша русская мать – сыра земля». Савицкий будет с восторгом писать Гумилеву о начале «русской космической эры» и о грядущей «Русской эпохе всемирной истории». [31]

Через Савицкого Гумилев начал переписываться и с Георгием Владимировичем Вернадским, действительно крупным историком, который много лет занимался русской средневековой историей и взаимоотношениями русских княжеств с Золотой Ордой. Писать Вернадскому, гражданину США, прямо в Нью-Хейвен Гумилев не решался, а связывался с ним через Прагу, то есть через Савицкого, который много лет поддерживал переписку с Георгием Владимировичем. Только после смерти Савицкого Гумилев начнет отправлять письма непосредственно в Нью-Хейвен.

Евразийские вопросы в переписке с Вернадским и даже с Савицким почти не затрагивались, так что собственно евразийский элемент здесь очень невелик. Корреспонденты обсуждали спорные вопросы русской истории и проблемы взаимоотношений Руси с кочевниками Великой степи. Переписка была научной и весьма далекой от политики.

ХУННУ

Весной 1957 года Гумилев, как мы помним, не без помощи Ахматовой, получил собственное жилье – комнату в двенадцать квадратных метров в коммунальной квартире на Московском проспекте, в те времена этот район считался очень далеким. Жилье даже по тогдашним меркам было скромным, если не сказать – убогим, но Гумилев был рад и ему: «…все-таки хотя бы свой угол. Там я стал очень усиленно заниматься».