Гумилёв сын Гумилёва

Например, социальный конфликт между рабочими и хозяином фабрики, жадным буржуем, начинается с той же биологии: рабочие хотят есть, а голод – явление несомненно биологическое, никак не социальное. Рабочие хотят жениться, заводить детей – инстинкт размножения тоже, как ни крути, связан с биологией. Рабочие хотят отдыхать два дня в неделю, но потребность в отдыхе диктуется нашим организмом. Обратим внимание: биологические инстинкты (пищевой, половой) прямо влияют на социальное поведение людей, так как же можно отделить биологическое от социального? Разве человек в своей социальной жизни не зависим от собственного тела?

Если человек – часть биосферы, то и животные не совсем чужды социальности. Есть такое понятие: общественные животные. Волки, бараны, морские котики, львы, сурикаты, лемуры, многие виды обезьян, наконец, пчелы и муравьи создают социальные организмы, иногда примитивные, иногда очень сложные. Ученые давно изучают эти сообщества животных и уже не первый десяток лет спорят о том, можно ли их сопоставлять с человеческим обществом. По-видимому, можно. Не случайно во второй половине XX века даже появилась новая наука – социобиология.

Этнос для Гумилева – форма существования вида Homo sapiens, но это не значит, что этнос – совершенный аналог муравейника или стаи: «Как человек отличается от прочих позвоночных, а он отличается радикально, так этносы не похожи на коллективы других животных».

В стае есть вожак – лидер, есть его приближенные, есть что-то вроде оппозиции (молодой самец, претендующий на власть), есть слабые – их допускают к разделу добычи в последнюю очередь. Противопоставить «сознательные» поступки человека инстинктивным действиям животных нельзя, потому что и люди часто действуют под влиянием инстинктов. Если сомневаетесь, понаблюдайте хотя бы за фанатами на стадионах. Животные, со своей стороны, нередко проявляют почти человеческую сообразительность, а их поведение иногда кажется разумным. Я сам был свидетелем замечательной сцены. Большой и сытый пес долго наблюдал за худым, изможденным и, по-видимому, голодным солдатом, что-то прикидывал, и в конце концов принес солдату большую кость: мол, поешь…

Лев Гумилев по сути был просто более последовательным материалистом, чем его противники – этнографы-марксисты. Природа и общество у него едины, точнее, общество – тоже часть природы.

В одном из интервью Гумилев рассказывал, как он объяснял сущность своих воззрений академику Трухановскому, главному редактору журнала «Вопросы истории»: «Человек имеет дело с четырьмя оболочками земли: атмосферой, литосферой, гидросферой и биосферой. По литосфере мы ходим, атмосферой мы дышим, гидросфера пронизывает каждую клеточку нашего организма, а биосфера – это мы сами». [40]

ЛАНДШАФТ И ЭТНОС

Дискуссия в журнале «Природа» открыла два слабых места в теории Гумилева. Прежде всего, регионы этногенеза. Гумилев нанес на карту только шестнадцать регионов, где когда-либо складывались новые этносы. Гумилев считал, что благоприятные условия для этногенеза существуют только на стыках ландшафтов, где есть плавный переход между, скажем, горами и равниной, лесами и степью. Позднее он попытается свою точку зрения обосновать получше. В «Этногенезе и биосфере» он пишет не только убедительно, но и художественно:

«Далеко не всякая территория может оказаться месторазвитием (этот термин Гумилев заимствовал у П.Н.Савицкого. – С.Б.). Так, на пространстве Евразии на всей полосе сплошных лесов – тайги от Онежского озера до Охотского моря – не возникло ни одного народа, ни одной культуры. Все, что там есть или было, принесено с юга или с севера. Чистая, сплошная степь тоже не дает возможности развития. Дешт-и-Кыпчак, т. е. половецкие степи от Алтая до Карпат, — место без Genius loci. <…> Монотонный ландшафтный ареал стабилизирует обитающие в нем этносы, разнородный – стимулирует изменения, ведущие к появлению новых этнических образований».

Допустим, всё так, но ведь Гумилев в своей карте не придерживается выдвинутой им же самим идеи, на что обратил внимание даже друг Гумилева Юрий Ефремов. В обширной и очень благожелательной статье Ефремов все-таки заметил, что Гумилев подошел к делу поверхностно: «Спорным выглядит утверждение, что в Северной Америке "бескрайние леса и прерии не создают благоприятных условий для этногенеза". Почему же лесостепь на стыке этих лесов и прерий оказалась бесплоднее евразийской лесостепи? Какого разнообразия не хватило Америке? На карте полуостров Индостан – белое пятно, хотя влажно тропические леса соседствуют здесь с лесами муссонными сухотропическими и саваннами…».