Гумилёв сын Гумилёва

Как ни удивительно на первый взгляд, Панченко и Гумилев даже написали книгу – «Чтобы свеча не погасла». Это вообще единственная книга Гумилева, написанная в официальном соавторстве. Правда, книга на самом деле была не написана, а, очевидно, составлена из фрагментов их научных статей и монографий. Диалога двух ученых не получилось, не вышло и спора: Панченко уходил от столкновения со своим другом, а Гумилев не настаивал.

Гораздо лучше получилась беседа Гумилева, Иванова и Панченко, опубликованная в шестой книжке журнала «Литературная учеба» за 1990 год.

В 1992 году Александр Михайлович напишет предисловие к последней книге Гумилева, а в 1994-м подготовит публикацию его переписки с Ахматовой. Тогда Эмма Герштейн обвинит Панченко в необъективности: «К сожалению, в комментарии и вступительной статье академика теплое чувство дружбы взяло верх над требовательностью ученого». Эмма Григорьевна не знала, что Панченко был, пожалуй, самым объективным человеком в окружении Гумилева.

За формирование нового окружения Льва Николаевича отвечала, разумеется, Наталья Викторовна. Гумилев был совершенно доволен «кадровой политикой» своей жены, как доволен был и образом жизни, который окончательно установился именно в квартире на Большой Московской. Савва Ямщиков заметил, что Наталья Викторовна «была поистине вторым "я" своего мужа, понимала малейшее его движение, не то что слово».

Атмосфера на Большой Московской напоминала, пожалуй, атмосферу квартиры Ардовых на Ордынке или последней ленинградской квартиры Ахматовой. Лев Николаевич в старости походил на свою мать не только внешне.

Анна Андреевна была приветлива, дружелюбна и гостеприимна с теми, кто ее почитал, ценил, превозносил. Людей, не почитавших ее талант, Ахматова не принимала и не поощряла, она их опасалась. В день ее похорон Наталья Варбанец записала в дневнике: «Она всё боялась, что я напишу про нее мемуары, и порой позировала мне для них. Вообще она меня словно опасалась. <…> М<ожет> б<ыть>, во мне было недостаточно рабского восхищения…» Ахматова, старательно создававшая собственный миф, не терпела даже доброжелательных, но неуклюжих людей, которые касались того, чего касаться не следовало.

Искусствовед и литературовед Эрих Голлербах в одной статье осмелился указать, что девичья фамилия Ахматовой – Горенко. «И как он смел! Кто ему позволил! <…> Дурак какой», — негодовала Ахматова.

В окружении Гумилева тоже оставались только люди, признающие гениальность Льва Николаевича. Из воспоминаний Саввы Ямщикова: «Приезжая в 80-е годы в Ленинград, сначала один, а потом с подраставшей дочкой, я первым делом спешил к Льву Николаевичу – духовно окормиться. Огромной радостью был и каждый его приход на выставки, которые я проводил в петербургском Манеже».

Людмила Стеклянникова назвала своего сына в честь Льва Гумилева. Дмитрий Балашов простодушно пересказывал знакомый нам анекдот, как «в пограничном конфликте с Китаем на Амуре, когда китайская сторона запросила часть нашей территории, кто-то умный выложил на стол переговоров книги Л.Н.Гумилева, доказав историческую необоснованность китайских претензий. И те, неволею, сняли свои требования».

Гумилев даже сердился на Балашова, упрекал его: «Вы, однако, мне, как я ни прошу, критических замечаний не делаете!

— Я учусь у вас, Лев Николаевич! Я читаю ваши работы как учебник и критическим оком взглянуть на них попросту не могу, не тот у меня уровень», — отвечал писатель.

Между тем Дмитрий Балашов был знаком с Валентином Яниным, знаменитым историкомрусистом и археологом, даже консультировался у него. Да и сам Дмитрий Михайлович зря прибедняется. Он добросовестно изучил историю Новгородской и Московской Руси. Но Гумилев его как будто заворожил.

Гумилев и на старости лет очаровывал девушек и дам. Людмила Стеклянникова, в 1981 году редактор литературно-драматической студии Ленинградского радио, еще до знакомства с Гумилевым получила задание подготовить трансляцию гумилевского курса лекций. Работа показалась ей скучной и тягостной, поэтому она засунула лекции подальше в стол, затянув дело. Шло время, торопил главный редактор, и вот однажды зазвонил телефон. Незнакомый сильно грассирующий мужской голос спросил Людмилу Дмитриевну, а затем, не представившись, начал читать Блока:

Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла…

Так Гумилев сразу же и устыдил, и заинтересовал, и не обидел легкомысленную журналистку, и даже привлек на свою сторону.

Впрочем, галантность его была и вполне бескорыстной. Наталья Казакевич вспоминает, как зимой 1984-го Гумилев, еле стоявший на больных ногах, в метро уступил ей свободное место: «Я знаю, сколько мне лет, но не могу допустить, чтобы моя дама стояла».