Гумилёв сын Гумилёва

«…Монгольское нашествие было бедствием ужасающим, погубившим на Руси сотни тысяч, а м.б. и миллионы людей, уничтожившим множество неоценимых памятников древнерусской культуры. <…> Но только слепой может отрицать, что на великую всемирно-историческую арену Русь [вышла], в свое время, именно "монгольским игом", превратившимся для Руси в великую монголо-татарскую "школу"», — писал Савицкий.

Возможно, евразийцы были искренни, когда называли Аттилу «батюшкой», а Чингисхана «великим организатором» и «суровым отцом нашим», но их монголофильство преследовало цель сугубо прагматическую: оправдать существование Российского государства, по крайней мере в границах Советского Союза. Монархия уже не могла бы объединить страну. В неизбежном поражении коммунизма евразийцы двадцатых не сомневались. Это поражение сулило столь же неизбежный распад Советского Союза. Предотвратить его могла только новая идеология, объединяющая русских, украинцев, татар, узбеков, кавказцев, словом, все народы России. Такую идеологию и пытались создать евразийцы.

Все народы, населявшие Россию, они признали евразийскими, а ее территорию (в советских границах) назвали Евразией. Петр Николаевич Савицкий обосновал географическое единство Евразии, которое требовало единства политического. Трубецкой пытался обосновать единство культурное и духовное. Наука была у евразийцев служанкой политики.

Евразийцы пытались доказать, что многочисленные народы России хотя и различаются между собой и происхождением, и образом жизни, и религией, но все-таки составляют особую «многонародную личность», «евразийскую нацию».

Серьезных доказательств они так и не представили. Хуже того, евразийцы в принципе не были способны найти такие доказательства. Идеологию евразийства создавали люди образованные, талантливые, но в истории и этнографии Центральной Азии совершенно не компетентные. Среди евразийцев не нашлось профессиональных востоковедов. Даже Петр Савицкий, пожалуй, единственный человек, посвятивший евразийству свою жизнь и не отказавшийся от него до конца своих дней, признавался, что до середины двадцатых годов почти ничего не знал о домонгольских степных культурах и государствах.

В двадцатые Савицкий начал следить за публикациями по истории Центральной Азии и даже изобрел термин «кочевниковедение», который тридцать лет спустя очень понравится Льву Гумилеву. «Пламенное сердце кочевниковеда! Вот что нужно для того, чтобы охватить в полноте историю Старого Света…» – писал Савицкий Гумилеву. Увы, даже самое пламенное сердце не заменит профессиональной подготовки историка и филолога, а филологическая подготовка Савицкого для кочевниковеда не подходила. Петр Николаевич мог свободно читать лекции на немецком и французском, знал английский и норвежский, в Праге освоил чешский, но с восточными языками знаком не был, да и времени для научных исследований у него не хватало. Савицкий жил преподаванием, а все свободное время отдавал организационной работе и евразийской публицистике. К тому же в его распоряжении не было даже тех источников, с которыми мог работать Гумилев.

Савицкий признавался Гумилеву, что после оккупации Чехословакии немцами (весной 1939-го) перестал посещать пражские библиотеки, а значит, перестал читать научные журналы и следить за новинками. Правда, в его распоряжении была огромная (10 тысяч томов) семейная библиотека, а друзья из Америки, Англии и СССР время от времени присылали ему книги. Но для занятий востоковедением этого мало. Савицкий помогал Гумилеву советами, подбадривал, иногда критиковал, но ведь Петр Николаевич не был ни тюркологом, ни монголистом. Самые дельные его замечания касались русской истории.

Наконец, темперамент Петра Николаевича больше подходил публицисту, чем исследователю. Петр Николаевич был человеком чересчур увлекающимся. Темперамент мешал ему даже больше, чем Гумилеву. «Над альбомом "Древнее искусство Алтая" я пропел песнь торжествующего кочевниковеда», — писал он Вернадскому и Гумилеву. Воодушевленный советскими успехами в космосе, Савицкий писал своему ленинградскому другу: «Мир земных кочевников перерождается в мир кочевников Вселенной. <…> Вперед же, на новые кочевья Вселенной!» Возможно, неоевразийцу Дугину это и понравится. Александр Проханов будет в восхищении. Но даже Гумилев, кажется, остался равнодушен и к полетам в космос, и к таким странным обобщениям.