Гумилёв сын Гумилёва

И начал он петь на неведомый лад:
"Владычество – смелым награда!
Ты, княже, могуч и казною богат,
И помнит ладьи твои дальний Царьград —
Ой ладо, ой ладушки-ладо!

Но род твой не вечно судьбою храним.
Настанет тяжелое время,
Обнимут твой Киев и пламя, и дым,
И внуки твои будут внукам моим
Держать золоченое стремя!"

<…>
Певец продолжает: "Смешна моя весть
И вашему уху обидна?
Кто мог бы из вас оскорбление снесть?
Бесценное русским сокровище честь,
Их клятва: да будет мне стыдно!

На вече народном вершится их суд,
Обиды смывает с них поле –
Но дни, погодите, иные придут,
И честь, государи, заменит вам кнут,
А вече – каганская воля!"

<…>
Но тот продолжает, осклабивши пасть:
"Обычай вы наш переймете,
На честь вы поруху научитесь класть,
И вот, наглотавшись татарщины всласть,
Вы Русью ее назовете!"
<…>

Тут Лев Николаевич посмотрел на меня с некоторым лукавством и произнес:

— Змей Тугарин – это я».

ЕВРАЗИЙСКОЕ БРАТСТВО

Положительная комплиментарность самого Гумилева к монголам и татарам не вызывает сомнений, но можно ли то же самое сказать и о русском народе?

Во времена Батыя монголы не проявляли к русским особого почтения. По версии Гумилева, великий князь владимирский Ярослав Всеволодович был ценнейшим союзником монголов. Значит, монголы должны были отнестись к нему с почтением. Между тем, по словам Джованни дель Плано Карпини, с Ярославом в Каракоруме обращались пренебрежительно: «…знатный муж Ярослав, великий князь Русии, а также сын царя и царицы грузинских и много великих султанов… не получали среди них никакого должного почета, но приставленные к ним татары, какого бы то низкого звания они ни были, шли впереди их и занимали всегда первое и главное место, а, наоборот, часто тем надлежало сидеть сзади зада их».

Если так относились к русским князьям, то каково жилось простым ремесленникам, которых монголы перевезли в Каракорум?

Гумилев писал, будто бы ненависть к татарам появилась не во времена Батыева нашествия и не в благословенные годы русско-татарского симбиоза (то есть в самые страшные, беспросветные времена татаро-монгольского ига), а много позднее, в конце XIV века, когда «узурпатор Мамай стал налаживать связи с католиками против православной Москвы». Так ли?

Ростовские князья одно время были «татарофилами». В 1238 году Ростов сдался татаро-монгольскому войску без сопротивления, поэтому не был разорен, как Владимир или Старая Рязань. Это не преминул отметить и Гумилев, разумеется, с похвалой. Татары и позднее охотно приезжали в Ростов. Именно там поселился царевич Петр Ордынский, первый чингисид, который принял православие, основал в Ростове монастырь и вообще отличался такой набожностью, что со временем был канонизирован православной церковью. Но даже в Ростове народ не поддерживал коллаборационизм своих правителей. В 1289 году ростовчане взбунтовались против татар, ограбили и выгнали их из города. В 1327 году жители Твери куда страшнее расправились с послом самого хана Узбека Чолханом (Шевкалом, Щелканом Дудентьевичем). Этот посол довел тверичей до такого ожесточения, что они, не побоявшись ханского гнева, сожгли самого Чолхана, а «гостей ординских старых и новопришедших, иже с Щелканом Дюденевич пришли, еще не бишася, но всех изсекоша, а иных истопиша, а иных в костры дров складше сожгоша».

Сведения о восстании против Чолхана сохранились в Тверском летописном своде, составленном, по мнению Я.С.Лурье, «бесспорно до столкновения с Мамаем».

В народной памяти Чолхан остался надолго. Этому событию посвящена историческая песнь «О Щелкане Дудентьевиче» и «Повесть о Шевкале». Читая русские повести, исторические песни и былины, где татары почти всегда предстают злейшими врагами русского народа, противниками русских богатырей, невольно сомневаешься в словах евразийца Трубецкого о «евразийском братстве народов».

Николай Сергеевич, напомним, с евразийскими народами был знаком преимущественно заочно – как лингвист. Но вот другой его соратник по евразийству, Георгий Владимирович Вернадский, был не только профессиональным, но и честным историком, а потому написал даже о вещах, которые никак не укладывались в евразийскую картину мира.