Гумор та сатира. Збірка

Дело в том, что уже третий час он бродил среди палаток, свалок мусора и шин в поисках вдохновения, и… ничего не приходило. А ведь откликнуться было необходимо. В Союзе уже не раз намекали, что это его долг. Он знал, что детский писатель Лесик Петрик успел уже написать повесть «Про звіряче і дитяче», о том, как жестокий ОМОН проник в детский сад и пытал малюток, выступающих за отставку Януковича. А известная эротическая поэтесса Антония Збуджена уже обнародовала любовную лирику «Гола пані на Майдані», где в своих интимных фантазиях переплетала себя, трёх лидеров оппозиции и памятник Кию, Щеку и Хориву. И только он, Леонтий Душинский, тот, кто мог когда-то за ночь написать цикл стихов «про соціалістичне змагання» и ещё недавно выпустил исторический роман «про змагання національно-визвольні», сейчас неприкаянно слонялся, повторяя: «майдан, Богдан, мой дельтаплан». Однако все рифмы были мёртвыми, вдохновение не приходило.

Внезапно поэт споткнулся. В темноте он не заметил большой, туго набитый пакет с объедками, затянутый в синий целлофан и напоминавший покойника на корабле, которого приготовили к морскому погребению. Леонтий Фэдорович замахал руками, но всё же устоял. Лишь старая ондатровая шапка упала на грязный снег, а седые поредевшие волосы рассыпались по плечам.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…

Знаменитые строки украинской поэтессы Ганны Горенко вспыхнули в сознании Леонтия Фэдоровича. Ещё в годы Оранжевой революции он опубликовал статью, где доказывал, что спецслужбы Российской империи принудили украинскую писательницу взять еврейскую фамилию Ахматова. И, кстати, за статью тогда прилично заплатили.

— Хорошо ей было, Ганнушке нашей, — неприязненно размышлял Душинский, продвигаясь по главной улице столицы, — писала себе виршики, муж на неё вкалывал, плюс имения, состояния, Царское Село. А тут… Пока пятьсот баксов Ваське Зозулястому не выложишь, новую «збірку» не издашь.

Всё это своё, сокровенное, горькое Леонтий Фэдорович проговорил в сердце на том самом языке оккупантов, которым вынужденно писали и Ганна Горенко, и Мыкола Гоголь и Фэдир Достоевский.

Никто на свете не знал, что он, Леонтий Душинский, автор коллективного заявления патриотической интеллигенции под названием «Одна мова, всі інші — полова!», внутри, про себя говорил не на государственном языке, а вот на этом, оккупантском, и даже видел на нём сны.

— Слава Україні! — прокричала рядом группа молодых, румяных мужчин, сильно пахнущих водкой. Леонтий Фэдорович вздрогнул и от испуга чуть не ответил «Слава КПСС!». Но в последний момент, удержав на кончике языка это неизвестно, откуда вылезшее приветствие, прошептал бледными губами: «Героям слава». А что, если б не удержал?! Или ответил, скажем, речёвкой, поселившейся в нём ещё на Всесоюзном съезде ВЛКСМ: «Ленин! Партия! Комсомол!». Подумать страшно.

Тут поэт снова потерял равновесие. На этот раз окончательно. Поскользнулся и упал на твёрдую плитку родного Крещатика. Почти в ту же минуту вместе с болью он почувствовал резкий, неприятный запах. Происхождение запаха не оставляло сомнений. Лживые сообщения преступного режима подтверждались. Стремящихся в Европу, действительно, было много, энтузиазм огромный, а туалетов преступно не хватало.

Тем временем удушающий фекальный запах обволакивал Леонтия Фэдоровича, лежавшего прямо посреди революционных нечистот. Ушибленный копчик мучительно болел, отчаяние нарастало. Конечно, как и всякому киевскому творцу, ему приходилось бывать в неприятных и не всегда хорошо пахнущих ситуациях, но так низко он ещё никогда не падал (в этом унижении поэт даже находил некоторую сладость, возможно, сказывалось влияние Фэдора Достоевского).

Не имея сил подняться, Душинский лёг на спину и безнадёжно посмотрел в чёрное небо Киева, затянутое дымом костра — где-то неподалёку искатели европейских ценностей жарили несвежую рыбу.

И вдруг запахи тухлой рыбы и того, в чём лежал Леонтий Фэдорович, смешались. Невыразимо мерзкий дух вошёл в организм поэта. И наступила неожиданная реакция. Впервые за этот ужасный, бесплодный вечер поэт ощутил вдохновение. Причём, явное, могучее, всегда им узнаваемое. То, что окрыляло слова и подсказывало нужные рифмы.

Коли б ви знали, із якого сміття,
З багна якого вірш мій народивсь,
В демократичнім вирі, в незабутні миті,
Без сорому він вирвався і зливсь
Із ароматом Вічного Майдану…

Отаману! Догану! Оману! Рифмы, как дикая подтанцовка певицы Русланы, закружились в воздухе.