Гуннхильд, северная невеста

– Ты что-то решил насчет поминального камня? – спросила Ингер.

– Да, я велел Офейгу заняться этим.

– А что там будет написано?

– Разве могут слова передать, какой прекрасной женщиной и истинной королевой была ваша матушка? Мы напишем просто: «Горм сделал этот камень для своей жены Тюры. Во славу Дании».

Гуннхильд вздохнула. Действительно, настоящая любовь не вмещается в слова, но и не нуждается в словах. Никто не может вполне передать достоинства умершей, но и тысячу лет спустя люди будут видеть этот камень и знать, что ее любили. Любовь, запечатленная в камне, проживет века.

Невольно она бросила взгляд на Харальда. В эти дни они часто сталкивались, но почти не разговаривали, только по делу. У Гуннхильд разрывалось сердце от сострадания и невозможности как-то ему помочь. Ничего нельзя сделать, когда человек теряет мать, потому что никто и никогда ее не заменит.

– У нас прибавился один, а потеряли мы двоих, – добавил Горм. – Нужно как-то восстанавливать равновесие… и численность нашего рода. И нам обязательно нужна хозяйка в доме – не могут же две королевские усадьбы быть брошены на попечение одной челяди. Особенно когда в этих усадьбах живут два короля, двое мужчин в расцвете сил! – Он попытался улыбнуться. – Ингер придется уехать в свой новый дом, но ты-то хотя бы останешься с нами?

Он взял Гуннхильд за руку, и у нее потеплело на сердце. Горм смотрел на нее с добротой и грустью, и хотя за эти дни он сильно осунулся и постарел, глаза запали, а седины прибавилось, он был еще очень даже неплох как мужчина.

И она снова глянула на Харальда – что он об этом думает?

Харальд отвел глаза.

– О чем ты говоришь, конунг? – в смятении пробормотала Гуннхильд.

– Я хочу, чтобы ты, возможно, с отцом вместе, осталась у нас на зиму. На йоле мы могли бы справить обручение, а весной, в День Госпожи, и свадьбу. Ибо никогда, с тех пор как Тюра была молода, не встречал я женщины, столь достойной быть украшением Дании.

– Но о ком…

– Ты сможешь сама выбрать, кто из двух женихов тебе больше подойдет – лето или зима, Тор или Зимний Турс. – Горм снова улыбнулся, бросив взгляд на мрачного сына. – А если Харальд не пожелает ввести в свой дом новую хозяйку, я-то уж не откажусь от своего счастья.

– Спасибо, конунг.

Гуннхильд отошла, подавляя улыбку. Она давно знала, что так или иначе сумела завоевать сердце Горма, и он готов увидеть в ней если не невестку, то невесту. Вот ей и представилась возможность стать не просто королевой Дании – без промедления, – но и мачехой Харальда!

* * *

Гуннхильд проснулась раньше обычного срока, даже раньше, чем служанки пошли к коровам – теперь ей приходилось следить за тем, чтобы они не проспали. Перед самым пробуждением она видела сон и теперь помнила его совершенно ясно. К ней будто бы подошел Сигурд Щедрый и подарил руническую бляшку – деревянный кружок, где была вырезана вязаная руна. Гуннхильд помнила, что во сне принялась внимательно разглядывать руну, пытаясь понять, что она означает, и сейчас знак отчетливо стоял у нее перед глазами. В том была некая странность: вязаные руны наносят на амулет, ради отвращения зла или привлечения блага, но во сне появление любой руны нужно скорее рассматривать как предостережение или пророчество. Но о чем ее предупреждают боги? Руна была «одноногая», то есть включала знаки с единственной продольной чертой. Основой служила руна Тюр, это несомненно. Еще здесь читалась руна пути и руна текущей воды, особенно любимая Гуннхильд. В отношении вязаных рун всегда остается простор для догадок – в том-то их сила, что никто не может точно знать их смысла, кроме создателя-эриля. В переплетенных чертах можно было увидеть и одно, и другое. Но Гуннхильд чуяла, что знак обещает резкие и неожиданные перемены, потери чего-то, но и обретение.

Она вздохнула, пытаясь опять заснуть. Последний год ее жизни был сплошной чередой изменений, потрясений, потерь и обретений. Но подобный сон она увидела впервые. Означает ли это, что ее путь наконец-то приблизится к какому-то итогу?

Но заснуть она не могла, напротив, ее не оставляло ощущение, что нужно встать и одеться. Она действительно села и поправляла чулки, собираясь поскорее раздуть угли и заново разжечь огонь, как дверь девичьего покоя вдруг открылась, кто-то вошел.

Этот кто-то был высок, явно мужчина. Почему-то Гуннхильд сразу исполнилась уверенности, что это Харальд, и сердце оборвалось.

Он подошел к ее лежанке, наклонился и тут разглядел, что она уже не спит.

– Ты проснулась? Хорошо, – вполголоса произнес он. – Вставай и буди всех.

– Что-то случилось?

– Да. Приехали люди… На нас идет твой жених Хакон с целым войском. Если ветер не переменится, он будет здесь уже сегодня.

– О боги! – Гуннхильд поднялась на ноги. – Но если ему не повезло как моему жениху, то виновата не я.