– Мне нечего бояться. Меня не выдадут замуж! – Асфрид нашла в себе силы усмехнуться, но Гуннхильд видела, что она тяжело дышит. – И даже если мне придется умереть, это не большая беда. Я и так зажилась на свете. А ты еще можешь родить много сыновей, которые, если будет надобность, отомстят за обиды, нанесенные твоему роду. Главное, чтобы ты выбрала им достойного отца и правильно воспитала их. Ты должна любой ценой избежать рабства и бесчестья. Ты и Рагнвальд – последняя надежда ютландских Инглингов.
– Ты думаешь, я должна бежать с ним?
– Да. Должна. Передо мной, когда я была девушкой, не было другого пути: все мои родные умерли. Я оставалась одна, и только через меня мой род мог быть продолжен, пусть и в слиянии с родом Инглингов. Но тебе еще не отрезан другой путь. Я тогда могла позаботиться только о чести мертвых, а ты должна заботиться об участи живых. Жив твой отец и твой брат, у них еще могут быть дети. Ты должна бежать от Кнютлингов, чтобы не дать им прав на наши владения. И лучше тебе будет умереть, если не останется другого выхода, – голос Асфрид упал до еле слышного шепота, но она сказала то, что должна была сказать. – Ты правильно сделала, что велела Рагнвальду самому прийти за тобой. Мы сейчас в таком положении, что даже хирдманам не стоит доверять.
– Ты имеешь в виду, что Халле может оказаться предателем?
– Да. Мы ведь с тобой не знаем, как он попал сюда, то есть знаем только со слов нищенки, у которой даже имени человеческого и то нет! Может быть, никакого Рагнвальда здесь и не было.
– Но кому может понадобиться такой обман?
– Да хотя бы Харальду! – Асфрид склонилась к самому уху внучки, чтобы служанки, работавшие поодаль, не разобрали этого имени. – Он не любит нас с тобой, и особенно тебя! Я – старая женщина, я уже ничего не могу сделать, только умереть более или менее достойно. А вот ты можешь еще очень многое – найти мужа, который станет нашим союзником, родить сыновей. А если ты выйдешь за Кнута, то станешь королевой Дании и хозяйкой над самим Харальдом, ведь он всего лишь младший сын! Он боится, что после твоей свадьбы и смерти Горма – он тоже прожил уже достаточно! – ты уговоришь Кнута отдать Слиасторп твоим родичам или детям, и тогда Инглинги возродятся и отнимут часть страны, которую он хотел бы видеть своей! И он мог бы подстроить этот побег, а потом убить тебя, якобы случайно, пытаясь задержать. Ему нетрудно это устроить, нанять кого-нибудь… Ты пойдешь только с Рагнвальдом. И я пойду туда с тобой, чтобы убедиться, что нас не предали.
Остаток дня Гуннхильд просидела как на иголках, и все ее силы уходили на то, чтобы сохранять невозмутимый вид. Правда, поддерживать обычный разговор с женщинами не удавалось, и в конце концов пришлось сказать, что у нее болит голова. Асфрид уложила ее, приготовила отвар ивовой коры, который снимает головную боль и придает сил – старая королева знала, что именно это ее внучке сейчас особенно важно.
Время тянулось бесконечно, и удлинившийся весенний день все никак не желал уступить место ночи. Наконец стемнело, отправилась на покой королева Тюра. Улеглись служанки, не считая тех, что прислуживали конунгу. В гриде пир еще продолжался, и Ингер не возвращалась; она любила засиживаться с мужчинами, слушая их бесконечные рассказы о походах и подвигах. Ее забавляли эти разговоры, а Горм позволял любимой дочери оставаться на пиру столько же, сколько он сам.
Настала полночь, и кроме грида, все в усадьбе затихло. Сперва Асфрид послала Богуту проверить, свободен ли путь. Та вернулась с известием, что во дворе все спокойно. Тогда Асфрид и Гуннхильд тоже вышли, набросив свои синие плащи, что когда-то ввели в заблуждение Харальда; в темноте они были совсем не видны. Красный плащ, подаренный Харальдом, Гуннхильд предпочла оставить: к «обноскам Хлоды» она испытывала неприязнь и почти им не пользовалась, несмотря на его красоту и высокую стоимость.
Во дворе царила тьма, но дождь не шел. В оконцах под кровлей конунгова дома мелькали отблески огня, тянуло дымом и доносилось пение.
Обходя дом по пути на задний двор, Гуннхильд не могла не улыбнуться мимоходом. Это Кнут сочинил хвалебную песнь об отцовской дружине, где по строфе приходилось на каждого из двух десятков наиболее прославленных бойцов. И хотя с точки зрения искусства стихосложения висы хромали, слушателям очень нравилось.