Гунны

И пустил вскачь ошалелого коня. За ним, не отставая, с криком и свистом помчался отряд. Видно было, как они, стремглав взлетев на подъем, лихо скатились по ту сторону и на минуту скрылись из глаз.

— Ой, добрый мужик!.. — вырвалось у восхищенного Петро. — Скаженый вояка!.. Вроде меня...

— Честный партизан... — задумчиво сказал Остап. — Тилько дуже бешеный...

— «Честный»!.. — передразнил Федор. — Сукин сын, анархист... Свое паршивое «я» на первое место ставит. — И он раздраженно сплюнул.

Отряд шел все той же рысью, но, отягченный орудиями, далеко отстал от скрывшегося из виду Михайленко.

Вскоре послышались глухие хлопки недалеких выстрелов, стали долетать неясные вспышки криков, едва уловимого шума. И сейчас же вслед за этим с холма увидели верстах в двух темнеющую горсть спешенных конников, зажатую серой подковой немецких стрелковых цепей. Партизаны, осторожно поднимаясь, перебегали вперед, но тотчас же пулеметная очередь и залпы винтовок отбрасывали их назад.

— Ставь орудия!.. — коротко приказал Остап. — Картечью по цепям!

Сергунька вдруг яростно закричал:

— Стойте, стойте!... Бачьте!

— Стой! — положил! Остап руку на плечо Опанаса.

— Смотри, что делает... — взволнованно говорил, глядя в бинокль, Федор.

Все напряженно смотрели на место боя.

Свернув неожиданно с невидимой отсюда дороги, в тыл немецких цепей стремительно врезался отряд Михайленко. Сверкая шашками, поднимая на дыбы коней, партизаны бешено рубили завертевшихся немцев.

Но неожиданно из-за ближнего холма вырвался, видимо, нарочно припрятанный немецкий полуэскадрон и также понесся в атаку.

— Вон их сколько! — удивился Федор.

— Отряд, за мной!.. — скомандовал Остап. — Пока долетим — дуй по той кавалерии!! — уносясь, крикнул он Опанасу.

Отряд, возглавляемый Остапом и Петро, мчался наперерез немецкой коннице, а через голову с знакомым свистом летели снаряды, рассыпаясь над неприятелем дождем шрапнели.

— Ах, и сволочь Михайленко!.. — злобно ругался оставшийся у орудий Федор. — Ведь, не уйди он, можно было бы засыпать немца шрапнелью, а потом с двух сторон взять под пулеметы и полностью окружить. А теперь... Стой, стой, Опанас, больше нельзя!.. Аккурат в наших попадешь!..

На поле битвы все перемешалось. И первый отряд, из-за которого весь сыр-бор загорелся, и отряд Михайленко, и отряд Остапа переплелись в бою с конными и пешими частями немцев, и теперь в отчаянной схватке не видно было — кто кого одолевает. Все слилось в однородную бурлящую кучу, в гигантский ком переплетенных лошадиных и человеческих тел.

Федор и Опанас беспомощно стояли у орудий и пулеметов. Казалось — отделись враги хоть на миг один от другого, сразу можно было бы обрушиться на неприятеля всей силой артиллерии и пулеметов.

Но толпа смыкалась все больше и больше, словно враги сошлись врукопашную и никак не могут разойтись.

Это длилось всего несколько минут, но казалось, что тянется невыносимо долго. И неизвестно, когда расплелась бы, наконец, эта громадная кружащаяся толпа, если бы из-за большого холма снова не показалась мчащаяся прямо по полю серая немецкая кавалерия. Эскадрон еще не развернулся и несся походным строем, ровным подвижным четырехугольником, быстро приближаясь к месту боя.

— По кавалерии! — надрывая горло, неожиданно закричал Федор. — Бей!..

И, вскочив на коня, крикнул:

— Пулеметы, за мной!!

Семь тачанок, одна за другой, черной вереницей полетели вслед за унесшимся Федором. Запряженные каждая горячей четверкой лошадей, они катились словно подгоняемые грохотом непрерывно бьющих орудий.

Немецкий эскадрон, осыпаемый шрапнелью, быстро развернулся и широким фронтом, отбрасывая большие черные комья, оставляя на земле неподвижные тела, вскачь рвался на помощь своим.

Тачанки, налетая одна на другую, с разгона останавливались и прямо с дороги стали судорожно бить по кавалерии.

Но было уже поздно.

Потеряв еще несколько человек, эскадрон полукольцом охватил громадную массу воюющих, стараясь не выпускать отступающих партизан.

Видимо, желая использовать прибывшие пулеметы, Остап оттягивал своих и, вместе с Петро, отчаянно отбиваясь, вырывался с отрядом из плотного кольца.

Издали видно было, как, налетев на Петро, огромный немец рубанул блеснувшей шашкой и, ударив жеребца по шее, словно опрокинул его вместе с всадником. Петро торопливо освободился из стремян и, отстреливаясь из маузера, отступил к своим.

Он прибежал к тачанкам и, свирепо ругаясь, вскочил в одну из них.

Наводя пулемет на отдельные точки, ловко выбирая в общей массе маленькие серые группы, он коротко, отрывисто, точно плевками, бросал выстрелы и уже весело, удовлетворенно кричал:

— Ага!.. Так его, так!.. Ще раз!.. Ще, ще!

Вырвавшиеся из окружения конники отступили за ряды тачанок, скрывшись за линией холмов, и по рассыпанным немецким частям снова качали бить орудия и пулеметы.