Гурджиев. Учитель в жизни

Шел 1921 год. Я жил в Константинополе уже около года и был уверен, что Россия переживает дурной сон, который не может продлиться долго. Если не завтра, то возможно через месяц, два месяца, год, но в итоге все будет как прежде. Все утихнет. Мы сможем вернуться в свои дома и жить по-прежнему – не совсем как раньше, конечно, но, возможно, мы сможем найти новый способ, основанный на принципах подлинной справедливости и взаимопонимания различных классов общества. Я не помню, обсуждали мы это с Успенским или нет, но надежда на скорое возвращение в Россию была жива и глубоко сидела в каждом из нас.

В то время я думал, что последний очаг белого русского сопротивления в Крыму еще не уничтожен и царские деньги все еще спокойно торгуются на рынке. Русские эмигранты ежедневно следили за событиями, всех охватила господствующая на Константинопольской фондовой бирже лихорадка. Некоторые избавлялись от своих рублей, жалуясь при этом на иностранных дельцов, пользовавшихся (с их точки зрения) их несчастьем и покупавших по бросовым ценам. Другие, заработавшие к тому времени немного турецких денег, с радостью покупали большие партии царских банкнот, задумав по возвращении в Россию приобрести недвижимость.

Я тоже начал зарабатывать деньги и однажды, проходя мимо пункта обмена валют, очень удивился, увидев кипу царских банкнот крупного номинала, выставленную за смехотворную сумму в несколько турецких фунтов. «Что за идиоты, – подумал я. – Это удача. В России я буду богат! Но все слишком легко! Возможно, я не должен…и все же… Подумать только, родители мечтали продать облигации и получить за них 200 000 рублей прибыли. Теперь их мечта сбудется, у меня будет 200 000 рублей!» С такими мыслями я зашел в обменную контору и ухватил свою маленькую удачу за хвост. Прибыв к Гурджиеву в дом № 35 по улице Йемениди, я был настолько вне себя от радости, что он спросил меня со своим обычным спокойствием: «Чему вы так радуетесь, Чехович?»

«Я встретил идиотов, Георгий Иванович».

«И?»

«Всего за три турецких фунта я приобрел более 200 000 рублей. Вы понимаете, Георгий Иванович, каким это будет состоянием, когда мы вернемся в Россию!»

Теперь я понимаю, сколь наивным я должен был выглядеть, и почему Гурджиев не стал сразу разрушать все мои безумные надежды. Он был очень любезен весь обед, и даже несколько раз назвал меня «денежным мешком».

Вначале я воспринял его серьезно, и, надувшись от собственной важности, действительно ощущал себя богачом. Но каждый раз, когда он называл меня «денежным мешком», я ощущал иронию и все более и более сомневался. И все же мне трудно было перейти от слепой самоуверенности к малодушному сомнению. Тем не менее, сомнения победили, и я, наконец, рискнул спросить: «Георгий Иванович, вы говорите так, будто я совершил ошибку. Могут ли все эти банкноты действительно ничего не стоить?»

«У них есть ценность, но не та, о которой вы думаете».

«А вы, разве вы не купили бы их?»

«Да, я действительно хочу купить некоторое количество, и с радостью купил бы и ваши, но только когда они будут стоить вполовину дешевле обоев. Я хотел бы оклеить ими стены».

Я знал, что даже когда он шутил, в его словах всегда содержалась частичка правды. С трудом сдерживая эмоции, я выпалил: «Россия не может исчезнуть! Деньги не могут обесцениться! Почему вы так говорите? В чем я ошибся?»

«Ваши рассуждения, Чеслав, не более чем слова. Есть всего одна вещь, которую вы не принимаете во внимание: Россия, которую вы знали, больше не существует, и еще долго не будет существовать».

«И что же теперь делать?»

«Готовиться жить за границей, и очень долго».

Его ответ, словно толчок, позволил мне осознать реальность. Я часто потом возвращался к тому внезапному моменту пробуждения. Я все еще задаюсь вопросом: как Гурджиев в очередной раз смог так ясно увидеть, как будут развиваться события?

Новый способ мышления

В Константинополе Успенский остановился на острове Принкипо в проливе Босфор. Здесь регулярно встречались его ученики, и Гурджиев часто посещал эти встречи. Он осторожно входил и спокойно следил за беседой, слушая и внимательно наблюдая за нами. В разговор он вступал всегда неожиданно.

Однажды, после долгого молчания, он покачал головой и, махнув рукой, произнес: «Все это – всего лишь философия!»

«Разве философия бесполезна?» – спросил кто-то.

«Да, философия может очень пригодиться, но до определенного предела. И только тогда, когда это действительно философия в истинном значении этого слова. К сожалению, вы занимаетесь только переливанием из пустого в порожнее».

«Но тогда, Георгий Иванович, что же нам делать?»

«Делать? Уже говорилось, что человек в своем обычном состоянии не может ничего делать. Однако он может стараться наблюдать и замечать, что с ним происходит на самом деле. Только такое наблюдение может привести к настоящему пониманию, а понимание – это преддверие реального делания».