Гурко. Под стягом Российской империи

Поручик Узунов не скрывал удовлетворения — он снова у генерала Гурко и с ним его друзья, дружинники, а с ними генерал Столетов.

За обедом Кесяков обратился к офицерам:

— Господа, я спрашиваю, что было бы с нами, болгарами, с нашей родиной, если бы не Россия?

За столом слушали внимательно, а полковник продолжал:

— Физическое истребление нашего народа и нашей культуры… Да-да, именно физическое. И не только болгар, но и других братских балканских народов.

— Ты правду говоришь, подполковник. Когда нам трудно, мы знаем: есть держава, готовая подать нам свою братскую руку. Это Россия. Она наша совесть, будущее нашей свободной Болгарии. И будет проклято имя того, кто предаст забвению великодушие народа российского.

Выпив ракии, принялись шумно вспоминать Петербург, товарищей, завели речь об ополчении: провозгласили тост за возрождение войска болгарского.

Капитан Николов увидел Узунова, направился к нему:

— Стоян, я привез вам поклон от тетушки Параскевы. — И склонившись, шепнул: — А особо от Светозары.

Стоян обрадовался:

— Вы серьезно, капитан?

— Настолько серьезно, что начинаю подозревать, уж не влюблена ли она в вас, поручик.

— Спасибо, капитан, не знаю, как Светозара, а мое сердце осталось в Систово.

Николов строго глянул на него:

— Хочу предупредить вас, поручик, Светозара не пустая девица, берегите ее честь.

— Капитан, я не считаю себя вертопрахом.

Райчо смягчил резкость:

— Я вижу в вас порядочного человека, поручик. Простите, а к Светозаре я отношусь как к дочери. — Райчо поднялся, сказал, обращаясь к товарищам: — Когда я покидал Систово, тетушка Параскева наделила меня прекрасным сыром, который варила сама. И, конечно, я привез изрядный бочоночек доброй сливовицы.

— Господа, налейте в свои стаканы ракии и выпьем за прославленного генерала Гурко. Рад, что мы снова в его отряде, — Стоян поднял чашу. — А сливовицу, капитан Николов, поберегите до вступления в Новое Тырново.

— До Нового Тырново! — зашумели остальные.

«Любезная матушка — Росица! От скверной, слякотной весны Санкт-Петербурга, как я вам сообщал, попал я в прекрасный уголок вашей чудесной родины. Воистину, если есть рай на земле, то он находится здесь. Так думал я в тот час, когда попал сюда впервые.

Цвели сады, и все в округе зеленело сочно и ярко. Тихо и ровно гудели пчелы, и сладко пахло медом. — Стоян снял мундир, вытер лоб, снова взялся за перо. — Совсем недавно с помощью ополченца, преданного дружинника, мне удалось побывать в вашем родном селе. Оно, дорогая матушка, все такое же маленькое и каменистое. По-прежнему молодые Девушки ходят с кувшинами к прозрачному и холодному роднику, а по вечерам поют песни, такие же красивые, как и они сами. Песни все больше печальные, думаю, оттого, что тяжело сложилась жизнь у этого трудолюбивого и доброго народа.

Я спрашивал, не помнит ли кто вас, матушка, но всюду встречал отрицательный ответ. И только одна на старух вспомнила юную Росицу, которую гвардейский офицер увез в Россию.

И когда я назвался внуком той Росицы и гвардейского офицера, радости не было предела. В тот вечер у меня перебывало в гостях все село и меня звали к себе. Я сердцем понял, что все они — мои родственники…

От Василька получил письмо, описывает свою поездку на Кубань, к казакам.

И еще о чем хочу известить вас, матушка Росица. За Дунаем, в Систове, городе, повстречал я юную, чистую, как светлый день, Светозару…

Любовь ли это, пока не утверждаю. Но, когда я думаю о Светозаре, у меня тепло и ласково делается на душе. Я слышу ее ласковый голос, звонкий, как ручей, вижу ясный взгляд и большие, черного бархата ресницы. Она улыбается добро, и мне хочется, чтобы у нее родилось обнадеживающее меня чувство.

Баталии наши проходят успешно, и генерал Гурко готов вести нас вперед…»

Поручик поставил точку в письме к бабушке, вложил в конверт, подписал адрес, подумав, что скажет она, узнав о Светозаре?

Удивления достойно то спокойствие, с каким встретили в ставке главнокомандующего неудачу под Плевной. Получив телеграмму от Криденера, начальник штаба Непокойчицкий потряс седой головой:

— Как отошли, так и воротятся.

А великий князь Николай Николаевич развел руками:

— Две тысячи, скажу вам, многовато, но в бою жертвы неизбежны. Постараемся к 30 августа овладеть Плевной, поднесем подарок ко дню рождения государю.

Прибыв, в Главную квартиру императора, Николай Николаевич был невозмутим и спокоен. Царь дожидался его в присутствии военного министра, канцлера, свитских генералов.

— Дорогой брат, — сказал великий князь, — я понимаю ваше огорчение, но на войне всякое бывает. Тем более под Плевной действовали наши малые силы. Теперь пошлем на Османа барона Криденера.

— Генерал-лейтенант упустил момент. Почему его не было там, когда солдаты Шильдер-Шульднера прорвались в город и почти овладели высотами? — вмешался в разговор Милютин. — Введи он в бой резервы, и над Плевной сегодня развевался бы наш флаг. Вообще как-то странно, что генералы упускают победы.

— Плевна будет взята, — резко ответил великий князь. — Штаб готовит новый план.