Гуров не церемонится

– По базе ГИБДД была, списанная, приобретена пенсионером, видимо, для дачных нужд, а уже он продал ее полгода назад по доверенности сам не помнит кому. В розыск ее объявили, – продолжал Крячко. – Теперь по мужику. Ориентировки составлены и к вечеру, я думаю, будут у всех на руках. Вроде все. А теперь скажите мне, бестолковому, что вообще происходит. Может, и я на что сгожусь?

– Может, и сгодишься, – продолжил Гуров цитату из старого фильма и призадумался, решая, чем бы ему Крячко озадачить, да вот только поручить ему сейчас было нечего, кроме… – Стаc! Надо дом обыскать.

Крячко и здесь не сдержался:

– А еще море ложкой вычерпать! Лева, я в этих хоромах до утра копаться буду!

– Стаc! Когда-нибудь я тебя убью, – устало произнес Гуров.

– Не-а! – уверенно ответил тот. – Ты меня любишь.

– А я наступлю на горло своим чувствам, – раздражаясь уже всерьез, сказал Лев Иванович. – Короче, вот Леонид Максимович объяснит тебе, что нужно найти, а ребята-охранники тебе помогут. И сгинь с глаз моих!

Поняв, что Гурову действительно погано и хохмить больше не стоит в целях сохранения, если не собственного здоровья, то дружеских отношений точно, Стаc больше ничего не сказал, а подошел к Погодину, о чем-то с ним пошептался и вышел. Лев Иванович же повернулся к возившемуся с сейфом эксперту и стал ждать, когда тот закончит. Почувствовав его взгляд, тот успокаивающе сказал:

– Сейчас открою, совсем чуть-чуть осталось.

И действительно, не прошло и пяти минут, как дверца была открыта и Гуров, естественно под присмотром Погодина, выложил на стол все содержимое сейфа.

– Ну, если я вам больше не нужен, я поеду, пожалуй, – сказал эксперт. – Я тут на своей, так что ты, Лева, потом Стаса сам в город отвези.

Гуров, не поднимая головы от документов, в знак согласия кивнул и тут же услышал, как эксперт удивленно сказал:

– Зачем? Я вообще-то на работе. – Погодин явно давал ему деньги.

– Куда тебя выдернули в воскресенье. Так что это тебе за беспокойство, – раздался голос Леонида Максимовича. – Детям конфет купишь.

– Ну, ладно, – согласился тот и ушел.

Погодин же молча сел с другой стороны стола и стал наблюдать, как Лев Иванович читает документы, а там оказалось много любопытного. Это были: двуязычный, русско-английский договор на оказание услуг суррогатной матери с Тамарой Ивановной Шалой, оформленный настолько подробно, предусматривавший все без исключения обстоятельства, которые только могли возникнуть, свидетельство о браке с Ларисой Петровной Васильевой – фамилию она не меняла, завещание и брачный контракт, содержание которых Гуров уже знал. В медицинской карте Савельева наличествовали исчерпывающие сведения обо всех когда-либо перенесенных им заболеваниях, и оформлялась она, судя по дате, явно тогда, когда встал вопрос о детях. Была еще потертая коробка из-под конфет, в которой аккуратно лежали старые, уже пожелтевшие конверты – это были письма родителей Савельева, которые они писали ему в армию, и ничего особо интересного в них не было. А вот в письме какой-то Ф.М. Джулаевой было действительно написано, что родители и сестра Николая Степановича погибли во время погрома в Чарджоу. На старенькой любительской фотографии были изображены, видимо, родители Савельева и его сестра.

– Я эту коробку еще с тех времен помню, – подал голос Погодин. – Колька ею страшно дорожит, говорит, что это все, что у него от родного дома и семьи осталось.

– Странно, что он фотографию родных на столе у себя не держит, – недоуменно заметил Лев Иванович.

– Раньше-то, еще до этой стервы, она стояла, как и та, их первая, – пояснил Леонид Максимович и начал по-хозяйски шарить в ящиках стола, пока наконец не нашел то, что искал. – Вот, – сказал он, кладя перед Гуровым фотографию нескольких молодых и очень просто одетых мужиков на фоне какой-то машины. – Это они все вместе снялись на память, когда свою первую лесопилку поставили. А потом, когда мы все дружно против этой сволочи выступили, он ее убрал. Хорошо хоть, что не выбросил.

– А где здесь Савельев? – спросил Лев Иванович.

– Вот он, Колька. – Погодин ткнул пальцем в молодого, самой обычной внешности, парня. – Это единственная его фотография, потому что после того пожара, когда ему лицо изуродовало, он уже не фотографировался – стеснялся.

– Скажите, Леонид Максимович, а с кем из вас всех Николай Степанович был особенно близок? С кем он дружил? Побеседовать бы мне с ним надо.

– Так я же говорил, что с Димкой, – напомнил Погодин. – Сейчас я ему позвоню, потому что он с мужиками вряд ли прилетит – куда ему, болезному?