Гурты на дорогах

— И-и, только вспомнить, — вступила в разговор тетка Параска. — Уж так-то жили, как поп на пасху. Утром глаза продерешь, уж радио гимнастику играет. Кровать у нас была чисто панская, на сетке, по краям такие шарики: глядеться можно. Зеркало аж до потолка, со столиком — трюм называется. А уж что хозяйства-а!.. И все пришлось бросить, как пегому кобелю под хвост. Одну лишь корову в стадо сдала. Директор сказал: «Как дойдем до места, получишь на руки». Навесила замок на дверь, да с тем и была: словно погостила у хорошей жизни. А индюки остались. И ути. Глянула, плавают в сажалке. Ути.

Тетка Параска концом платка вытерла глаза.

— Да, ничего жили, — подтвердил басовитый голос Ивана Ревы. Ни лица его, ни фигуры Веревкину не было видно. — Бывало, вернешься под выходной с поля, переодел костюм — и куда? А в ресторан через улицу. Котлетку там тебе подадут на тарелочке, малированный огурчик — все так культурно, спокойно. Баянист сообразит «В степу под Херсоном», примешь четвертинку — и домой ночевать. Ну… было где душе разгуляться.

— А все немцы, нехай бы им икалось, — заговорила Христя Невенченко. — И скажи, как такую нацию может бог терпеть? Прямо… драконы какие-то. Отобьются ль от них родные наши защитники? Увижу ль я своего Мыколу?

— Отобьются, — заявил кто-то уверенным голосом, и Веревкин узнал бригадира Нечипора Маруду. — Вон в гражданскую аж четырнадцать держав обложили нас с четырнадцати сторон, а что вышло? Съели по мордам и больше не запросили.

VII

От жары вся степь замолкла, и, казалось, даже кузнечики в траве сонно потрескивали своими крыльями. На слепящее солнце иногда находили облака, но облака эти были перистые, прозрачные, которые никогда не дают тени, и солнце сквозь них просвечивало, как сквозь белые газовые косынки. Седая полынь, желтоглазый молочай, кусты мяты, что в августе только зацветает и начинает сильно пахнуть, — все будто ссохлось и просило передышки от зноя. В стороне, на каменной бабе кургана, опустив крылья, раскрыв клювы, сидели два осовевших от зноя коршуна. Даже тени словно хотели спрятаться за волов и арбы, сделаться покороче. Пегая собака, поджав хвост и вывалив розовый язык, брела под самым возом, оглядываясь на скрипучие колеса да пустую цыбарку, прицепленную к задку. День стоял совсем июньский, но горячий ветерок, вместе с пылью, подымаемой гуртами, уже носил по воздуху пушистые семена облетевшего иван-чая, чертополоха.

Подтолкнув коленями своего буланого, Веревкин, наконец, обогнал арбу, и перед его глазами опять показались крупы двух рядом идущих коней: ветфельдшерской кобылки и игреневого дончака. Ему стал слышен и разговор. Галя Озаренко спросила:

— Отчего же вы, Олэкса, избрали профессию торговца?

— «Работника прилавка», вы хотели сказать? — невозмутимо поправил Упеник. — А то ведь до революции торговцами называли собственников прилавка.

Галя улыбнулась:

— Ладно, будь по-вашему. Так отчего?

— Очень просто, — немного рисуясь, шутливо пожал Упеник плечами. — Мой папаша еще с детства учил меня: «Греби, сынок, не от себя, а к себе». Стать бухгалтером? Это, значит, другим выплачивать, да и… долго арифметике учиться. А тут червончики сами ко мне в кассу катятся. Чем плохо обогащать государство?

Опять рассмеялись.

— А что? — живо и несколько уязвленно спросил Олэкса. — Хиба при мне гуртам плохо? Жалуется народ на снабжение?

Его поспешили разубедить. Действительно, продуктами херсонцы вполне были обеспечены: Упеник умел доставать продукты там, где ничего не выдавали, а прокисшее совхозное молоко продать в таком месте, где не покупали и свежего.

Мерин Веревкина почти поровнялся с конями ветфельдшерицы и завснаба. Увлеченные разговором, они его не замечали. Теперь Упеник, заглянув Гале в глаза, спросил:

— А почему вы, Галечка, стали ветфельдшерицей?

— И меня отец научил, — в той же шутливой форме ответила девушка. — Я с детства очень любила кошек, щенят. Вечно у меня все руки были исцарапаны. Брат дразнил меня: «животный адвокат». Отец мой был поверенным по гражданским делам, и я на него всегда нападала: защищаешь людей, а они и сами могут за себя постоять, почему же никто не защищает животных?.. Ну и стала их лечить. Только мне после техникума надо два года поработать, а уж потом стану учиться на врача.

Она увидела Веревкина, и вся ее посадка стала какой-то надменной. Упеник поздоровался. Зоотехник угрюмо кивнул, перевел буланого на рысь, но дорогу ему загородило разбредшееся стадо. Веревкин пробился не сразу и слышал, как позади него, переменив разговор, Галя задорно воскликнула: «Нет, я!» Упеник весело и самоуверенно отозвался: «Чтобы женщина была первая? Это лишь в сплетнях. Хотите американское пари?»

Лавируя между коровами, Веревкин пробился через гурт и затрусил к головному: одиннадцать часов, пора объявлять привал: скотина нудилась и приостанавливалась.

От первого гурта навстречу Веревкину подъехал Гаркуша на гнедом сухоногом коне. Его словно и жара не брала: так же подобран, ватник застегнут на все пуговицы. Ткнув сложенной плетью в направлении хутора с тополевыми левадами, он сказал: