Гурты на дорогах

— Придется маленько свернуть. Разведка Омели Лобаня передала: речка там и выпаса добрые. Как?

— Что ж, отдавайте команду.

Позади вдруг послышался бешеный топот, и мимо них наметом пронеслись два конника. Впереди, потеряв берет, возбужденно блестя глазами, скакала Галя Озаренко. Ее упорно обходил на своем игреневом Олэкса Упеник. Он пригнулся к шее жеребца и, стиснув зубы, нахлестывал его нагайкой. Пыль так и рвалась из-под копыт их лошадей. Веревкин едва успел повернуть к ним мерина, как они уже пронеслись.

— Коней-то! — закричал он вслед. — Коней-то!..

Они его, конечно, не слышали.

Все уменьшаясь и уменьшаясь в размере, всадники вскоре стали похожи на степных птиц.

— Жируют, — сказал Гаркуша и усмехнулся. — Он, этот Олэкса, уж давно к фельдшерице прислоняется. Еще в совхозе, когда заведывал торгом, как только получит что-нибудь в магазин — сейчас ей. Туфли на каблучке дарил, да, говорят, не взяла. Сама, мол, работаю и при состоянии. Все орехами угощал, гулянки с вином устраивал, сколько денег убил! Откуда только они у него брались?

Веревкин сердито промолчал.

Старший гуртоправ неторопливо порысил к головному гурту.

Минут через пятнадцать гонщики захлопали бичами, стали заворачивать. Вся колонна повеселела. Замычала и скотина, почуявшая отдых и пастьбу.

VIII

Место для стоянки находилось километрах в трех от хутора, в низине, возле тихой степной речонки, поросшей телорезом, кугою и зелеными медалями лягушачьего водокраса. Когда подъезжали, в заводях плавал окрепший утиный выводок, серая цапля неподвижно стояла у берега на одной ноге и пристально смотрела в воду, точно любовалась собой. Все они с шумом снялись и невысоко потянули к темно синеющему гаю.

Скот пустили выгуливаться, по всей лощине голубовато задымили костры, на треногах зачернели котелки с полевой кашей, запахло дымом кизяка. Ожила зеленая мелководная речонка. Мальчишки, блестя загорелыми телами, стали купать копен, ловить раков. Хозяйки, чуть отступя, стирали белье и тут же на травах сушили его под солнцем.

В середине табора, возле переходящего знамени Наркомата совхозов, которое «Червонный Херсонец» держал вот уже второй год, Веревкин разговаривал с главным бухгалтером. Обсуждали сумму ассигнования для улучшения харчей из денег, вырученных от продажи молока. Дело в том, что удой не всегда удавалось сепарировать, а сливки и обрат сдавать на пункт: нехватало фляг. Поэтому зачастую молоко продавали населению тех городков и поселков, мимо которых шли, меняли в селах на яблоки, дыни, безвозмездно поили встречных красноармейцев, надолго подпускали сосунков-телят к коровам; обрат же иногда приходилось и просто выливать на землю. Частный покупатель платил высокую цену, деньги невольно накапливались, и вот эту разницу между государственной и частной ценой отдавали в общий котел.

Из степи — не с той стороны, откуда подошли гурты, а совсем с другой — показались Галя Озаренко и Упеник. Веревкин еще издали услышал их голоса и невольно насторожился.

Вот знакомый девичий:

— Если бы моя лошадь не споткнулась, вам, Олэкса…

Мужской:

— Все одно: обогнал бы.

— А я говорю, это вышло случайно.

— Можете давать любую характеристику. Только помните: за вами пари.

Девичий голос вдруг смолк, и слышался лишь топот копыт. Когда всадники поравнялись с Веревкиным, он окликнул их. Галя и Упеник остановились.

— Вы что же это коней-то?.. — сердито начал Веревкин. — Этак и загнать недолго.

Лошади действительно потемнели от пота, высоко носили боками. У мундштуков игреневого дончака нависла пена.

— Мы просто немного наперегонки, — удивилась Галя. — Ведь совсем недалеко…

— Много силы накопили? — перебил Веревкин, сумрачно воодушевляясь. — Так вы собственными бы ножками. А коням, еще не известно, сколько сот верст покрыть придется, да и в новом совхозе им не шестимесячную завивку станут делать, а пахать на них, боронить…

Счастливое выражение сбежало с лица Гали, она вспыхнула:

— Может, вы нас в угол поставите, товарищ Веревкин? Или составите акт о злоупотреблении тягловой силой? Уж вы заодно составьте акт и на фрицев, ведь эта из-за них у коров сейчас молоко синеть начинает. Лошадям разогнать кровь даже полезно, все время шагом плетутся. Просто вам досадно, что люди хоть немножко развеселились, — вы и придираетесь. Как же, не подаля вам заявления: можно ли проехаться рысью?

Она высокомерно прищурила глаза, и Веревкин замолчал. Галя отъехала к свой арбе. Тогда Олэкса Упеник сказал весело и примирительно:

— Зря вы нас, Осип Егорыч, даю благородное слово. Просто кони понесли. Уж вы не обижайтесь, авось скотину пригоним в средней упитанности.

Против ожидания, Веревкин ответил очень спокойно, даже кротко:

— «Авось» и «как-нибудь» до добра не доведут.

Он повернулся и пошел, так и не кончив разговора с главным бухгалтером. Сзади донесся громкий шепот одной из доярок:

— И скажи, чего сказился? Из ревностей, что ли?

Осип Егорыч ушел в степь, подальше от табора, лег на спину и заложил руки за голову.