Гусар бессмертия

Кого-то уже грузили на всевозможные повозки и увозили прочь. Приказа об отходе еще не было, срабатывало старое правило – увезти пострадавших в места более спокойные и безопасные.

Найти кого-нибудь в царящем бедламе было трудно. Наконец Александр поймал какого-то врача.

– Где здесь Лопухин? – И, видя недоумение, уточнил: – Гусарский корнет. Как он?

– А, гусар, – что-то начал вспоминать лекарь. Большинство раненых офицеров принадлежали пехоте или артиллерии. – Где-то был. Но вот где…

– Хорошо, как он? – повторил вопрос Орлов. – Жить будет?

– Откуда я знаю? Все в руце Божьей. – Лекарь, не прощаясь, повернулся и усталой походкой направился к палатке, откуда были слышны душераздирающие крики неведомого страдальца.

Какое ему дело до отдельного раненого?

Орлов вряд ли сумел найти друга, если бы не заметил княжеского денщика. Тот заботливо бежал за водой, и именно от него Александр наконец сумел узнать основное.

Очередная повозка уже приближалась туда, где рядом с одним из костров лежали несколько офицеров. Лопухин сразу бросался в глаза благодаря мундиру. В остальном… В остальном трудно было признать в корнете веселого цветущего юношу, каким он был еще днем. Даже во тьме было видно, что лицо побелело, словно кровь давно покинула его, черты стали резче, и вряд ли кто-нибудь дал бы сейчас тихо лежащему гусару его девятнадцать лет.

Орлов присел рядом с корнетом, осторожно коснулся его руки. Пальцы князя чуть шевельнулись, отвечая на пожатие, и веки устало приоткрылись.

– Орлов… Как хорошо, что ты пришел.

Лопухин говорил настолько тихо, что ротмистру пришлось склониться почти к его губам, дабы не пропустить ни слова.

– Все хорошо, князь. Сейчас тебя вывезут отсюда, а там подлечат – и будешь будто новеньким, – с максимально возможной убежденностью проговорил Орлов.

Корнет словно не расслышал этих слов. Он горячечно, боясь не успеть, зашептал:

– Слышишь, Саша… Мой дядюшка очень просил меня выяснить… Зимой, когда навещал нас… В Пруссии пропали какие-то важные бумаги масонов, дядя подозревает в этом тебя. Говорит, ты по неведению мог их взять… Прости меня, Орлов…

– За что, Михайло? Какое нам дело до каких-то бумаг? Мало ли что просил твой дядя?

А ведь прав был Кондзеровский! Ох, прав! Но Лопухин – малый что надо и ко всей отдающей нехорошим душком истории не имеет отношения.

Неужели бумаги настолько важны, и краткое введение, собственно, все, что удалось разобрать Александру, – правда?

– Ты, главное, поправляйся. Австрияк отбили. Скоро погоним их отсюда поганой метлой. Каждый офицер будет дорог. – Говорить, что старый Лопухин не так уж неправ насчет записок, Орлов не стал. И вообще почти сразу вновь позабыл о них. Любая бумага казалась такой мелочью, когда речь шла о жизни и смерти каждого человека в отдельности и всей страны…

– Выздоравливай. Мы будем тебя ждать, – уже громче повторил ротмистр вслед медленно отъезжающей повозке.

Впрочем, Лопухин потерял сознание еще при погрузке и слышать ничего не мог…

Хоть бы выжил, хоть бы…

«С глубокой грустью довожу до Вас, любезный Александр Александрович, что брат Ваш, корнет лейб-гвардии Гусарского полка Василий Орлов, геройски пал в действительном сражении с французами при Островно…»

Дальше строки расплывались, и читать было трудно.

Долго же шло письмо от знакомого еще по Фридланду лейб-гусара Трощинского! Чуть ли не месяц. И весь месяц братец был как бы жив.

Эх, Васятка, глупое дитятко! Ведь даже не видел тебя в красном гвардейском доломане! Сейчас уже конец августа. И как перенесет новость отец?

Орлов сам терпеливо выдержал несколько дней после Городечно, но потом свалился в лихорадке. И хотя запретил вывозить себя дальше полкового обоза, почти неделю не мог сесть в седло.

Однако что значит рана по сравнению со случившимся? Кто будет следующим? Где сейчас любезный Карлуша? Паша Бегичев? Лопухин?

Орлов не мог знать – в минуты, когда он пытался одолеть несколько строк, рядом с неизвестной дотоле деревенькой Бородино сцепились две армии, чтобы навеки прославить эти места.

И как раз сейчас командир Екатеринославского кирасирского полка полковник Михаил Волков, уже раненный в руку, но еще держащийся в седле, выскочил перед значительно поредевшими рядами кирасир и скомандовал который раз за бесконечный день:

– В атаку!..

Когда же эскадроны тронулись, еще отдельно для Штадена:

– Карл Иванович, левое плечо!

Для верности Волков указал направление, откуда в очередной раз неслась наполеоновская кавалерия.

Штаден, буквально накануне принявший эскадрон после выбытия из строя старших офицеров, послушно стал забирать чуть в сторону, стремясь ударить по атакующим с фланга.

Усталость была такова, что даже могучему барону палаш казался неподъемным, чем-то сродни двуручному рыцарскому мечу. Кираса на Карле в нескольких местах была смята, плюмаж на каске наполовину снесен, но сам барон на удивление оставался целым.

Он всегда относился к везунчикам…