Гусар на крыше

Они вступили в узкую и очень мрачную долину, где слышался шум водопада. Под ногами у лошадей расползалась темная глина. Ленивый грязный поток, пробиравшийся между обломками скал, занесенных илом пней и полузатонувших кустов, перегораживал дорогу. Пустынные и печальные склоны оврага, слепые и безгласные, окружали их со всех сторон. Полосы ила, напоминавшие серебристую бахрому погребального катафалка, подчеркивали угольную черноту мергельных осыпей. От поворота к повороту овраг постепенно расширялся, но по-прежнему оставался безжизненным, только грязная вода хлюпала под копытами лошадей. Наконец они вышли к заливчику, на берегу которого круглился порыжевший лужок с уже облетевшим орешником и кустиками букса. На склоне виднелась каменистая тропинка, которая через некоторое время вывела их к бревенчатой избушке, затаившейся среди чахлых ив. Дверь была сорвана с петель, но рядом были следы свежего конского навоза, а под ввинченным в стену кольцом лежала свежая соломенная подстилка. Через ручей были переброшены положенные на камни доски. А дальше начинались густые заросли букса, среди которых угадывалась тропинка. Приблизившись, они обнаружили следы полозьев деревянных саней. Немного дальше они увидели еще более свежий, чем около избушки, навоз и отпечатки широких подков мула, который, должно быть, тащил довольно тяжелый груз, так как в землю глубоко врезалась лишь передняя часть его копыт.

Не слезая с лошадей, они вглядывались во все стороны и нигде не заметили ни одной живой души. Было что-то тошнотворно-унылое в серой монотонности пустынного пейзажа. Воздух был пропитан горьким соком букса. Колючки кустарника, иглы можжевельника, волокнистые травы, паутиной опутывающие крохотные выступы серо-зеленой земли, раздражали взгляд. Печаль, словно неведомо откуда льющийся свет, окутывала всю местность, смягчая ее жуткое безлюдье и пробуждая какие-то (быть может, страшные) силы души.

«Наверное, можно привыкнуть к этим местам, — думал Анджело, — и даже не стремиться выбраться отсюда. Есть счастье солдата (и его я ставлю превыше всего) и счастье изгоя. Разве не бывал я порой восхитительно счастлив с моей монахиней, и зачастую именно в тот момент, когда мы старательно отмывали омерзительные трупы? Счастье не зависит от чинов и званий. Вопреки всем моим привычкам и нравственным принципам, я могу быть совершенно счастлив среди этой истерзанной растительности и почти неземной безжизненности. А значит, я мог бы найти блаженство в подлости, бесчестье и даже жестокости. Человек способен и на эти чувства, которые кажутся мне в такой же степени противоестественными, как и этот край, и тем не менее — вот следы саней, вот отпечатки копыт мула. Вряд ли такие мысли могли бы прийти в голову Джузеппе. Будь он здесь, он сложил бы руки рупором и стал бы звать в надежде получить ответ, а не получив ответа, запел бы какую-нибудь походную песню, чтобы веселее было идти. Но с такими рассуждениями приходишь к мысли, что никогда и нигде не следует затевать революций. Когда народ не говорит, не кричит и не поет, он закрывает глаза. А делать этого не следует. За два часа мы словом не перекинулись с этой молодой женщиной, а ведь мы не спим».

Следы саней вели их по склону унылой, бесцветной и бесформенной, словно большой мешок, горы. Поворот за поворотом, они поднялись чуть выше, и земля под ногами стала суше. Здесь же начиналась дорога, по которой они взобрались еще выше и, преодолев небольшой перевал, спустились с другой стороны горы, чуть более лесистой, но по-прежнему унылой.

— Извините меня, — глупо сказал Анджело, — я хотел бы с вами поговорить, но не знаю, что сказать.

— Не извиняйтесь, мне тоже ничего не приходит в голову, хотя пару минут назад я пыталась взбодрить себя мыслью, что солдаты Шовака остались теперь далеко позади.

Дорога шла через отвратительный пихтовый лес.

На дочиста обглоданных гусеницами ветвях вместо хвои висели какие-то серые лохмотья. По-прежнему не было никаких следов жилья. И было неизвестно, проезжали здесь сани или нет, так как на твердой и белесой каменистой почве не осталось никаких следов.

Они спустились на дно оврага, пересекли еще один ручей и поднялись по противоположному склону. Затем вошли в дубовый лес, более густой, чем пихтовый. Сухие листья потрескивали от малейшего движения воздуха. Несмотря на безлюдье, здесь все-таки ощущалось какое-то дыхание жизни. Сквозь сетку обнаженных ветвей и просветы в переплетении сучьев виднелся все тот же унылый пейзаж и расплывчатый силуэт ребристой, мрачной горы на фоне белесого неба. Но у края дороги они заметили четыре обструганных колышка, ограничивающих прямоугольное пространство, где, по всей вероятности, складывали наколотые дрова, а также глубокие колеи, оставленные колесами телег, и сломанные кусты у дороги. Здесь телеги, очевидно, делали поворот и загружались дровами.