Гусар на крыше

— Если вы имеете в виду холеру, то, действительно, она косит людей направо и налево.

— Я кое-что видел, — сказал мужчина, — месяц назад, когда спускался в долину. Люди там с ума сходили. Я там продал овцу одному типу. Он потом умер. С наследниками было целое дело. Их увели в Вомель, в карантин.

— Кто их увел?

— Солдаты, натурально!

— Значит, внизу есть солдаты?

— Нет, но когда нужно, они приходят. Четверых там уложили, правда не всех сразу, по одному. С тех пор они и озверели…

— А что из себя представляет эта долина?

— Так, местечко. Очень спокойное, сами увидите, если пойдете туда.

— Уложили четырех солдат? Вы хотите сказать, их убили?

— Само собой! Нечего соваться, куда не надо. Да еще и врать. У них тоже, как и везде, помирают от колик. Так с какой же стати идти с ними в Вомель? Я так думаю. Я-то не из долины, я здешний. Только чем у них в Вомеле лучше, чем в долине? Там точно так же мрут, несмотря на карантины, и солдаты тоже. Оно конечно, надо выполнять закон, только ведь холере наплевать на это.

Анджело задал ему кучу вопросов о солдатах. Мужчина говорил о них, как о гораздо более страшной болезни, чем холера; всем было ясно: то, что они делают, несправедливо, и против этой несправедливости у них теперь было оружие. Шовак он не упомянул ни разу. Речь шла только о солдатах Вомеля. Из чего Анджело заключил, что солдаты были повсюду.

Он постарался выяснить, что входит в обязанности этих отрядов и как они их выполняют. Задавая вопросы, он употреблял военные термины, что насторожило хозяина.

— А уж не из их ли вы числа, сударь? — спросил он.

— Избави Боже, — ответил Анджело. — Мы с женой удрали от них, а троих даже поколотили. А теперь изо всех сил стараемся не попасться снова. Мы весь день пробирались окольными тропками по горам, вот почему и очутились здесь. Будь я солдатом, разве была бы со мной эта молодая дама?

— А почему бы и нет? — ответил мужчина. — Просто вы ничего не знаете. У них же есть маркитантки. А они народ покладистый.

Молодая женщина со смехом заверила его, что они просто путешественники и хотят только одного: поскорее миновать эти места и вернуться домой.

— Вам-то я верю, — ответил мужчина. — У вас не такой голос, как у тех женщин, что пьют вино, а с солдатами, черт побери, иначе нельзя. Вы и правда говорите, как человек, который хочет вернуться домой. А вот этот, похоже, мне вешает лапшу на уши. Он говорит, как офицер.

— Так и есть, — сказал Анджело. — Я из Пьемонта, и у себя на родине я был офицером. Я возвращаюсь туда, но только для того, чтобы служить делу свободы.

Он не хотел отрекаться от своего звания. Он говорил себе: «Если этот тип глуп как пень и не видит разницы между этими драгунами, слепо выполняющими, в общем-то, не лишенные смысла распоряжения, и мной, которым движет только любовь, то я немедленно седлаю лошадей, и мы уезжаем. Бог с ним, с ночлегом».

Он был доволен, назвав любовью чувство, которое вызывали в нем зрелище человеческих страданий и мысль о свободе. Он с жаром стал говорить о жалком ржаном поле.

— Это все очень здорово, — сказал мужчина. — Так, значит, вы там проезжали. Это, действительно, мое поле. Я его засеял, потому что на него зарились другие. Вы правы: если бы не законы, все шло бы гораздо лучше.

На него произвела впечатление эта короткая, но произнесенная с таким жаром речь. Он полагал, что Анджело знает толк в делах.

— Что вы думаете об этих людях, которые не хотят платить мне за тех тридцать ягнят, что они у меня купили? Они ссылаются на холеру.

Анджело рассказал ему, что они видели по дороге. Он говорил об улицах, заваленных трупами, об опустевших городах, о людях, переселившихся в поля, о трупах родственников, которых люди вынуждены выкидывать ночью за ограду, чтобы избежать карантина.

— У меня, как у всех, была холерина, — сказал мужчина. — Ну сбегаешь лишний раз до ветру, и все дела. От этого не часто помирают. Все дело в погоде. Так что и нечего шум подымать.

Впрочем, он должен был признать, что кое-какие вещи кажутся странными, однако не следует считать, что в этом виноваты мушки, которые попадают в рот, когда дышишь. Его кум рассказывал, что в Лa-Мотт, в пяти лье отсюда, заговорила собака; она даже могла повторить текст катехизиса о последнем причастии. А еще все говорили, что двадцать второго июня над Гантьером прошел дождь из жаб. Все это факты. Он знал одну женщину, очень порядочную, мать семейства; так вот, она клялась жизнью своих детей, что сама вытащила из уха своей младшенькой, ее зовут Жюли, желтую змейку, не толще пальца и длиной с иголку. Зверюшка была строптивая, как ослик; а когда она ее разрубила сечкой, та, прежде чем умереть, очень внятно сказала: «Ave Maria». Да вот и сам он пять дней назад, утром, пас овец на тех равнинах, где они проезжали, и вдруг увидел над Вомелем облако, которое он сначала принял за дым, потом за сажу, а оказалось, что это пятьсот тысяч ворон. Они делали маневры, как на параде.